«Наконец-то», — вздохнули люди по всей России, услышав сквозь треск и шум громкоговорителей ликующий голос Левитана.
«Наконец-то», — до синевы в ладонях сжимали ручки костылей да спинки кроватей раненые в госпиталях.
«Наконец-то», — примкнув штык к еще прошлого века трехлинейке, выскакивая из траншеи, думал солдат, пятившийся от песчаных берегов Буга до заливных лугов Истры, каким-то чудом уцелевший, не убитый до сих пор немцами и не расстрелянный своими.
«Наконец-то, ну, теперь держись, гады!» — думалось лейтенанту Арефьеву, поднимавшему в атаку свой взвод. За его спиной, в каких-то тридцати километрах, была Москва, в которой его дом, его отец и мать, настоящие, живые; и он очень хотел, чтобы они оставались живыми, чтобы был целым и невредимым дом, в котором он родился и вырос.
Владимир бежал впереди своих солдат с пистолетом в руке, проваливаясь выше колен в заснеженном поле, к околице деревни, занятой еще вчера в жестоком бою немцами. Бежал с одним желанием — убить тех, кто пришел на эту землю без спросу, без его, Владимира Арефьева, на то согласия. Бежал, и за ним бежали его бойцы, его взвод; и остановить их было невозможно. Все были готовы к вражескому огню, к смерти, если надо, но немцы молчали, ни одного выстрела по наступавшим ротам батальона.
Арефьев одним из первых ворвался на деревенскую улицу. Дымящиеся воронки от нашего артобстрела, догорающие избы, обгорелые печи на месте вчерашних пожарищ, заметенные снегом трупы наших и немецких солдат, погибших еще вчера. Немцев в деревне не было вообще. Вчера они здесь были, вчера их минометы несколько часов долбили по этой деревне, а потом они выдавили танками и самоходками наших и заняли деревню. А сегодня, перепаханная снарядами уже наших орудий, эта деревня оказалась пустой. Ушли, сволочи! Ну ничего, догоним! Вперед! Догоняли больше суток…
Догнали там, где немцы успели подготовить долговременные оборонительные сооружения. Не помогло это немцам, не помогло, слишком много злости и ненависти скопилось в душе русских солдат. Никакая боль, никакие потери не могли их остановить. Натерпелись. Только смерть свинцовой пулей или куском осколочного металла могла остановить, только смерть. Мстили за все: за унижение и страх, который пришлось испытать, который пригнал их к самой Москве, за кровь и слезы тех, кто остался под немцем. Немец к этому готов не был. Поэтому не помогли лучшие в мире пулеметы и танки, не помогли профессиональные навыки и летное мастерство немецких асов. Их просто таранили, идя в лобовую, вихрастые парни, еще вчера только севшие за штурвалы самолетов. Ничего не помогло.