Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века. Диалоги на границах столетий (Заманская) - страница 126

Это одиночество – конечное. И никакими, даже экзистенциальными мерками его не измеришь, ни с чем не сравнишь; перед ним любое литературное одиночество меркнет.

Цветаевой свойственны жажда понимания, поиск выхода из одиночества – нормальные чувства нормального бытового человека. И тем не менее гораздо более значимо «высокое» одиночество М. Цветаевой. Она из немногих, кто изначально понимает и принимает судьбу: поэт обречен на одиночество; это его земной крест, вне этой ипостаси он перестает быть поэтом, до конца понятым он изначально не может быть именно как поэт.

Глубина трагизма Цветаевой происходит от знания неминуемости одиночества как земной судьбы поэта. Но от прозрения этой трагической изначальной истины и особая высота Цветаевой, ее облика, психологическая доминанта, основной нерв ее поэзии. Более того, Цветаеву одиночество не пугает. По наличию его она проверяет меру поэта в себе. Через одиночество к поэту сходят свыше мужество, серьезность, божественное начало. Поэтому одиночество такой же дар Бога, как и талант, составная таланта. И потому оно открывается во всей своей плодоносящей глубине избранным, возвышая их над миром, людьми и собой.

Онтологические истоки поэзии, произрастающие из одиночества поэта, М. Цветаева почувствовала полнее других не случайно. «Бренная пена морская», она сама – часть земли и воды, воздуха и огня; и не «выходила» она никогда из Космоса, сохраняя способность услышать:

И уйдет из него с благодарностью:

Обозначенные параметры и версии темы одиночества у ряда поэтов первой трети XX века доказывают, что направления, характер, индивидуальная мера воплощенности ее – различны. Универсально то, что внутренне тема присутствует в творчестве каждого поэта как часть общей концепции искусства, природы, творчества, бытовой жизни. В творчестве каждого поэта концепция одиночества не получает той самостоятельности, завершенности, экзистенциальной наполненности, как, например, в прозе Л. Андреева, но в совокупности творчество поэтов первой трети XX века дает основания говорить о данной концепции как одной из ведущих, об атрибутивной, базовой для формирования экзистенциального сознания. При этом концепция одиночества в поэзии XX столетия прозвучала совершенно по-иному, нежели в поэзии XIX века. Прежде преобладали этический и социальный аспекты, выражавшие неразрешимо-трагическое противостояние «поэта и толпы»– в пушкинском ли варианте, лермонтовском или тютчевском переживании «роковой страсти» от столкновения с жестокостью света (хотя это не противоречит предчувствию Тютчевым онтологического одиночества человека во вселенной). Поэзия же XX века поставила проблему одиночества не в социальном и не в этическом, а именно в экзистенциальном плане: одиночество не только и даже не столько отражает противостояние личности и общества. «Жизнечувствие современное тем и отличается от жизнечувствия классического, что пищей последнему служат проблемы моральные, тогда как пища первого – проблемы метафизические». Впервые появляется и позитивная оценка явления: одиночество – в природе человека, его родовая черта, проявление глубинного экзистенциального сознания. И трагично оно не более, чем сама жизнь. Но зато одиночество – это совершенно необходимое условие для самоуглубления личности, для самопознания, для определения ее ценности: вне одиночества нет поэта. И более того, мера одиночества, как ни парадоксально, способность к самоуглублению через одиночество – порой и показатель самоценности личности поэта, и показатель меры его таланта.