В приближающемся звуке шагов послышалась металлическая нотка, когда каблуки застучали об обитые железом ступеньки. Через минуту ее голова показалась над промежуточной лестничной площадкой.
Турникет с грохотом захлопнулся за ним, и, оказавшись по другую сторону, он обернулся и приготовился защищаться.
Она миновала лестницу и приблизилась такой естественной, размеренной походкой, словно и не замечала, что он стоит прямо за турникетом, к которому она направилась. Она уже держала наготове монету, зажав ее в пальцах. Она оказалась рядом, лишь турникет разделял их.
Он отвел руку назад и, размахнувшись изо всех сил, уже был готов ударить девушку, от такого удара она наверняка не удержалась бы на ногах и отлетела к перилам. Он ощерился, как собака:
— Убирайся вон! Проваливай, откуда пришла!
Он протянул руку и быстро закрыл отверстие турникета большим пальцем, едва она собралась опустить монету.
Она не протестовала, лишь перешла к соседнему турникету. Мгновенно он опять оказался перед ней. Она вернулась к первому турникету. Он снова передвинулся и загородил ей путь. Задрожали рельсы: приближался один из редких ночных поездов.
Каждый раз, заступая ей дорогу, он держал руку за спиной, наготове для удара. На этот раз он с силой выбросил ее вперед. Такой удар мог бы сбить ее с ног, если бы он достиг цели. Она увернулась в сторону, брезгливо поморщившись, как будто почувствовала неприятный запах. Удар пришелся по воздуху.
Тут же совсем рядом послышался повелительный стук по стеклу. Дежурный по станции высунулся по пояс из боковой двери маленькой запыленной будки:
— Прекратите немедленно! Вы что, хотите помешать пассажирам входить на станцию? Я вам покажу!
Он повернулся, чтобы как–то оправдаться, табу теперь можно было нарушить, так как не он первый искал заступничества.
— У этой девицы, похоже, не все дома: ее надо отправить в психушку! Она увязалась за мной по улице, я не могу от нее отделаться.
Она сказала все тем же бесстрастным голосом:
— Разве вы единственный, кто имеет право ездить по этой ветке?
Он снова воззвал к дежурному, который все еще торчал из своей будки, взяв на себя роль третейского судьи:
— Спросите ее, куда она едет. Она сама не знает!
Ее ответ был адресован дежурному, но скрытый смысл слов предназначался вовсе не ему.
— Я еду на Двадцать седьмую улицу. До Двадцать седьмой улицы, между Второй и Третьей авеню. Я имею право пользоваться этой станцией, не так ли?
Лицо человека, преграждающего ей путь, вдруг побледнело, как будто в названии места, которое она произнесла, было что–то страшное для него. Так оно и было. Он жил именно там.