Тогда мне показалось, что лучше всего будет взять на себя обязанности раба; я поднял его на руки и отнес в комнату, предоставленную в наше распоряжение. Он был такой маленький и легкий, что я даже не запыхался. Как только я уложил его на постель, он тотчас же уснул, предварительно пошарив, нет ли рядом чаши с вином. Я накрыл его мягкими шкурами, так как ночь стала холодной, и снова вышел на увитую цветами террасу, ибо я был юн, а юность не желает спать в ночь, когда умирает царь.
Ропот голосов тех, кто проводил ночь у дворцовых стен, достигал террасы подобно отдаленному шелесту ветра в тростниках.
Я очнулся среди благоухания трав, когда огни Фив сияли ослепительным красным цветом на фоне восточного неба; я вспомнил глаза, зеленые, как воды Нила в летний зной, и обнаружил, что я уже не одинок.
Свет от звезд и от серпа луны был таким слабым, что я не мог различить, кто приближается ко мне — мужчина или женщина, но кто-то подошел поближе и всматривался в мое лицо. Я пошевельнулся, и подошедший властным голосом, еще по-детски пронзительным, спросил:
— Это ты, Одинокий?
Я узнал голос наследника и его долговязую фигуру и пал ниц пред ним, не осмеливаясь говорить. Но он нетерпеливо подтолкнул меня ногой.
— Встань, глупый. Никто не может видеть нас, так что тебе незачем кланяться мне. Прибереги это для бога, сыном которого я являюсь, ибо бог только один, а все другие — его проявления. Знал ли ты это? — Не дожидаясь ответа, он задумчиво добавил: — Все другие, кроме Амона, который ложный бог.
Я сделал протестующий жест и сказал: «О!», показывая, что боюсь таких разговоров.
— Полно! — сказал он. — Я видел, как ты стоял подле моего отца, подавая нож и молоток этому полоумному старому Птагору. Так что я назвал тебя Одиноким. Птагора мать прозвала Старой Обезьяной. Вы должны носить эти имена, если вам предстоит умереть прежде, чем вы покинете дворец. Но твое имя придумал я.
Я подумал, что он, должно быть, безумный, если говорит так исступленно, хотя Птагор предупреждал, что в случае смерти фараона мы должны умереть, и тот, кто заговаривал кровь, верил этому. Волосы встали дыбом у меня на голове, ибо я не хотел умирать.
Наследник тяжело дышал, его руки дрожали, и он бормотал про себя:
— Беспокойный… Я хотел бы… я хотел бы быть в каком-то другом месте. Это мой бог открывает себя. Я знаю это… я боюсь этого. Останься со мной, Одинокий. Он сокрушает мое тело своей силой, и мой язык причиняет мне страдание…
Я дрожал, думая, что он бредит. Но он сказал мне повелительно: «Идем!» — и я последовал за ним. Он повел меня от террасы и мимо озера фараона, тогда как из-за стен доносились причитания плакальщиков. Я был объят великим страхом, ибо Птагор предупреждал, что нам нельзя оставлять дворец до кончины царя, но я не мог противоречить наследнику.