«Если требуемое свидание так важно для этого господина, – рассуждал про себя привратник, – то мне нечего торопиться с ответом и, может быть, удастся выманить у него еще прибавку». Руководствуясь подобными соображениями и желая протянуть время, он ответил уклончиво и спросил имя приезжей дамы. Брион начал терять терпение и этим еще более убедил плутоватого монаха в его догадке, так что не мог ничего добиться от него, кроме обещания навести справка, на другое утро дать ответ сеньору.
Между тем Брион, возвращаясь в город и припоминая неловкое обращение привратника, окончательно убедился, что графиня находится в монастыре и что он должен действовать скоро и решительно, если желает добиться успеха. Сделав еще несколько шагов, он повернул назад и, громко позвонив у ворот аббатства, повелительно крикнул озадаченному привратнику, чтобы тот впустил его в монастырь.
Монах молча повиновался. Он отворил сначала дверь, ведущую в его келью над воротами, потом в первый двор аббатства, поглядывая с недоумением на сеньора.
– Доложи господину аббату, что сеньор Шабо де Брион желает видеть его преосвященство! Поворачивайся!..
– Меня не пустят к его преосвященству! Я простой привратник…
– Ну, так позови кого следует, и прикажи доложить обо мне.
Хотя привратник не знал, должен ли он что скрывать от приезжего господина и не пускать его в аббатство, но старался задержать его насколько возможно, не столько в надежде получить от него деньги, сколько из инстинкта братского самосохранения и желания оградить монастырь от неприятной случайности.
– Я займу твое место у ворот, пока ты не вернешься.
– Сделайте одолжение, но вы не знаете наших монастырских правил и можете нарушить их…
– Ну, скорее, я не привык ждать.
Если бы Брион мог знать, насколько его помощь была необходима любимой им женщине, то он не велел бы докладывать, о себе, а прямо, без всяких разговоров, обнажив шпагу, принудил бы привратника немедленно проводить его в комнату приезжей дамы.
В это самое время, при наступающих сумерках, Флорентин изощрял свое красноречие диалектика и влюбленного. Взгляды, которые он высказывал теперь, были совершенно противоположны всему тому, что он говорил графине несколько часов тому назад в замке. Там он хотел внушить ей страх и отвращение от мирских радостей; здесь, в монастыре, он рисовал перед ней яркими красками наслаждения тайной незаконной любви. Странная перемена в словах и обращении Флорентина пугала графиню, но она была так несчастна, что не доверяла логичности собственного мышления и всем сердцем желала услышать ласковое слово. Потребность ласки присуща женщине даже тогда, когда она удалена от любимого человека, и потому нет ничего удивительного, что Франциска так доверчиво относилась к