— Почему солнце? — спросил Кузнецов.
— Планировка большинства древних городов радиальная — улицы расходятся от центра, как лучи от солнца. И дороги за городом тоже как лучи. И цепочки городов вокруг Москвы точно расширяющиеся волны на этих лучах. Тверь, Кострома, Владимир, Рязань, Калуга, Смоленск — одна из таких цепочек.
— Смоленск в старину называли «Ключ-город», — вспомнил Кузнецов.
— Ты, кажется, оттуда родом?
— Деревня Варнавино Демидовского района.
— Родные там?
— Братья, сестры. А что?
— Да так. Послушай, Дмитрий Игнатьич, давно хочу тебя спросить: почему своего единственного сына ты назвал Генрихом?
— В честь Гейне.
— Немца?
— Послушай, комиссар, нам в бой не сегодня-завтра. А ты с этими сомнениями...
Пересветов глянул на командира.
— Ты не злись. Когда кто спрашивает с подвохом, так и ждет, чтобы вывести из равновесия.
— Фашисты жгли его книги.
— А ты, командир, часом, стихи не пишешь?
— Был грех, — смутился Кузнецов.
— Почитаешь?
— После войны.
Они помолчали, наблюдая, как подтягивался отставший третий батальон, бежал плотными кубиками взводов, и топот сотен ног по жесткой, окаменевшей на солнце дернине разносился над лугом.
— Не надо вспоминать о достижениях немецкой нации. Сейчас важно одно — она родила фашизм.
— Фашизм не национален, — горячо возразил Кузнецов. — Он изобретен буржуазией для борьбы против нас.
— Все так. Только можно ли воевать с такими убеждениями? Может, тот немец, которого тебе придется убить, — будущий Гейне?
— Не верю! — Кузнецов недоуменно посмотрел на комиссара. — Да и не в этом дело.
— А в чем?..
Комиссар хитрил. Он и сам думал так же, но хотел, чтобы командир высказался. По опыту работы с людьми он знал: невысказанное мучает. Мысль смутна и изменчива, слова же, как точки в телеграмме, приучают к лаконичности, облегчают душу, освобождают голову для дел непосредственных.
— Не русский ты, что ли? — спросил комиссар с хитрецой в голосе. — Русский, ведь он какой: грусть гасит в веселье, прикидывается дурачком, а себе на уме.
— Неправда, — оборвал его Кузнецов. — Русский человек прост, прям и добр. Ненавижу хитроумных аристократов и этих, которые рубахи-парни. И то и другое почти всегда маска, прикрывающая какую-нибудь подлость. Это пена на волне. Они, эти люди, потому и заметны, что отбрасываются в сторону, изрыгаются историческим развитием нации. Оглянись в прошлое. Разве хитроумные могли победить на поле Куликовом, когда требовалась стойкость, готовность умереть в прямом бою...
— А Кутузов? Перехитрил же французов?
— Опять неправда. Кутузов взял не хитростью, а выдержкой. Едва ли Наполеон не знал, что Кутузов хочет сохранить армию. Русские отошли от Бородина, а когда понадобилось, это случилось всего через полтора месяца, они насмерть встали под Малоярославцем и вынудили французов к гибельному маневру. Неужели, думаешь, Наполеон не понимал, на что его толкал Кутузов? Понимал, но ничего поделать не мог.