— Ты что, в отпуске, что ли? — услышал он за спиной женский знакомый голос.
Поспешно обернулся. К нему подходила Римма Луговая.
— Какой отпуск! А ты что прогуливаешься?
— Была в парке культуры. Лето наступает, пора открывать Заречный парк.
— Все забываю, что у тебя в е с е л а я работа.
— Такая веселая — хоть плачь.
— Давай присядем на минутку.
Они устроились на укромной лавочке, в тени буйной желтой акации. Римма была одета с девичьим шиком: легкое цветастое платье, широкий синий пояс, газовая косынка на плечах, белые туфельки.
— Время над тобой не властно, — сказал Ярослав, с притаенной улыбкой осматривая ее.
— Не льсти.
— Ты раньше говорила, что я не умею льстить. В самом деле, Римма, ты у нас цветешь каждую весну.
— Плохо ты знаешь женщин… Как тебе работается без Воеводина?
— День на день не приходится. Бывают денечки пасмурные, а случаются, к примеру, и такие, как нынешний.
Он с удовольствием рассказал ей о только что прожитом дне и к слову, вскользь упомянул о Дворикове.
— Зачем он приходил к тебе? — сдержанно поинтересовалась Римма.
— Наверное, по какому-нибудь личному вопросу, раз не захотел говорить при Воеводине.
— Устала я с ним, — нечаянно вырвалось у нее.
Он пытливо глянул на Римму. Она отвернулась, недовольная собой. Он закурил, ожидая, что скажет она дальше. Но Римма молча смотрела на заречный лес, на пассажирский поезд, что, не сбавляя скорости, проходил по гулкому железнодорожному мосту. Ярослав не выдержал затянувшейся паузы и сказал:
— А по-моему, вы живете, что называется, душа в душу.
— По-твоему…
— Да говори ты, Римма, мы ведь старые друзья.
И то ли он вызвал ее на откровенность этим добрым напоминанием о старой дружбе, то ли она сама решила поделиться наболевшим, — как бы там ни было, но Римма, поступаясь женским самолюбием, начала вдруг поспешно говорить о своей нескладной жизни.
Были ли у нее чувства к Дворикову? Конечно, были вначале. Ах, какую трогательную сценку разыграл он на колошниковой площадке новой домны, объясняясь в пылкой любви!.. К сожалению, в том спектакле она тоже сыграла навязанную ей роль… Когда же медленно потянулись серенькие будни, она старалась хотя бы на людях выглядеть вполне довольной своей жизнью. Впрочем, и Двориков умеет это, но ради болезненного тщеславия. Хуже нет, если человеку не удалось вовремя сделать карьеру, — он мучается, сгорает от зависти к другим, в том числе к жене. Все вокруг него оказываются недругами. О-о, тщеславие в позднем возрасте — недуг неизлечимый. К тому же оно постепенно обнаруживает в человеке и попутные изъяны характера, что не замечались до поры до времени. Так невинная поначалу мнительность обернулась у Дворикова болезненной подозрительностью. И только выработанная с годами вальяжность помогает ему выглядеть уравновешенным, солидным, во всяком случае в глазах посторонних.