Платон целую неделю носил Ульянино письмо во внутреннем кармане пиджака, все откладывая неминуемое объяснение с женой, Ксенией Андреевной. Однако до каких пор ходить с этим «камнем за пазухой»?
Он и внимания не обратил на краткость Ульяниного ответа, вернее, отнесся к этому проще, чем она могла подумать: ей ведь тоже, конечно, нелегко поверить сразу, что они нашли друг друга. Но Платона, как выстрел, поразила ее фраза о многолетнем одиночестве — Уля не пожалела тут ни себя, ни его. Впрочем, она имеет на это право, раз всю жизнь стоически хранила свои чувства. Неужели она так и не вышла замуж? Или выходила, но неудачно?.. Платон ухватился было за новую догадку… Да нет, он все-таки кругом виноват перед Ульяной, и не следует ему оправдывайся. Чем же столько лет жила его Ульяна? Конечно, дочерью. Не потому ли она и мирилась со вдовьей участью, что у нее росла девочка — живая, трепетная память о недолгом счастье на фронте. А у него, Платона, мысленная связь с прошлым все ослабевала и ослабевала в безнадежных поисках Ульяны. Правда, он нередко вспоминал о ней, когда глухая боль будила по ночам, особенно зимой, в часы затяжных рассветов. Однако Уля больше виделась ему вместе со всем погибшим батальоном. Для него она была уже далекой-далекой жизнью — в адриатическом тумане над венгерской всхолмленной равниной. А для нее он всегда оставался душевным ее бытием.
Платону хотелось поскорее отправиться в Баку. Вот будет встреча — и с самой Улей-Улюшкой, и с Викой! Он во всех деталях рисовал себе их встречу, забывая, что рядом с ним совсем другая женщина, которая тоже стала ему необходимой в жизни.
Сегодня, когда они с Ксенией Андреевной остались дома одни, Платон вынул из кармана Ульянино письмо и положил на стол:
— Прочти, пожалуйста.
Она неуверенно взяла сложенный вдвое, потертый на сгибе цветной конверт, вопросительно глянула на мужа:
— От кого это?
— Читай.
Ксения пробежала глазами листок меловой бумаги, исписанный женским почерком, неровно, косо. На ее спокойном крестьянском лице не отразилось ни испуга, ни удивления, однако по мере того, как она вчитывалась в текст, лицо все гуще покрывалось горячими шафрановыми пятнами от висков до подбородка.
— Значит, нашлась… — устало произнесла она незнакомым, упавшим голосом, не глядя на Платона.
Он промолчал.
И Ксения долго молчала, не поднимая головы. Платон подошел к ней, опустил руку на ее плечо. Ксения Андреевна не шелохнулась.
— Как это произошло? — спросила она тем же незнакомым голосом.
Платон рассказал о случайной газетной заметке. Ксения Андреевна горестно покачала головой. Он ждал от нее упреков, что долго держал в секрете и самую заметку, и свой запрос в Баку, но она сейчас, казалось, не видела его, Платона. Он не мешал ей думать. У них — у Ксении и у Платона — были во многом схожие судьбы, и, наверное, потому слова сейчас были лишними. К тому же Ксения знала почти все о Порошиной: фотография Ульяны всегда висела в рабочей комната Платона. О чем тут еще спрашивать? Ну, а как им жить дальше — решит сам Платон, и никто другой. Пусть решает.