Я было обрадовался, что король закончил свою работу в качестве каменщика, но он по паутине лесов проходит под аркой и принимается за работу с другой стороны. У замкового камня ведь два конца. В Кархиде не принято явно выражать свое нетерпение. Люди здесь ни в коей мере не флегматичны, но они упорны, настойчивы и если уж укладывают камень, то укладывают его как следует. Толпы на берегу реки Сесс наслаждаются лицезрением своего короля, работающего каменщиком, но мне скучно и жарко. Никогда еще до сих пор мне не было на Зиме жарко и никогда больше уже не будет жарко, но тогда я не был в состоянии это оценить. Я одет в расчете на климат ледниковой эпохи, а не на жару. На мне несколько слоев одежды: тканевое растительное волокно, искусственное волокно, мех, кожа — непроницаемый панцирь, защищающий от мороза, в котором я сейчас вяну, как лист петрушки. Чтобы развлечься, я рассматриваю толпу зрителей и участников торжества, толпящихся вокруг трибуны, знамена доменов и кланов, неподвижно повисшие и ярко сверкающие на солнце, и от скуки расспрашиваю Эстравена, где чье знамя. Он знает все, о чем я спрашиваю, хотя их здесь сотни, — некоторые из очень удаленных доменов, очагов и племен с Бурного Пограничья Перинг и из Керма.
— Я сам из Керма, — говорит он в ответ на мое восхищение его познаниями. — Вообще, мое положение требует хорошего знания доменов. Кархид — это домен. Управлять этой страной — это значит управлять ее князьями, что отнюдь не означает, что это когда-нибудь кому-нибудь удавалось. Вам, наверное, известна поговорка: «Кархид — это не народ, это одна большая семейная склока»?
Я никогда не слышал этой пословицы и подозревал, что Эстравен сам ее только что придумал. Это было бы вполне в его стиле.
В этот момент к нам через толпу протискивается другой член кворрумы, высшей палаты парламента, во главе которой стоит Эстравен, и начинает ему что-то нашептывать. Это королевский кузен, Пеммер Хардж рем ир Тайб. Говорит он шепотом, вся его поза свидетельствует о недостаточном уважении к собеседнику, он усмехается. Эстравен, исходя потом, как лед на солнце, громко отвечает шепчущему Тайбу тоном, ничего не значащая любезность которого делает его собеседника смешным. Прислушиваясь к разговору, я в то же время наблюдаю за работающим королем, но из разговора не понимаю ничего, кроме того, что Тайба и Эстравена разделяет неприязнь и даже вражда. Ко мне это не имеет никакого отношения, меня просто интересует поведение этих двух людей, которые правят своим народом в самом изначальном смысле этого слова и держат в руках судьбы двадцати миллионов других людей; В Экумене, обитаемом море, власть стала чем-то таким трудноуловимым и сложным, что только очень чуткий разум может ощущать ее деятельность. Здесь же она вполне осязаема. В Эстравене, например, власть ощущается как продолжение его характера; он не может ни позволить себе пустого жеста, ни произнести слова, которые будут пропущены мимо ушей. Он знает об этом, и это знание придает ему какую-то особую реальность, какую-то материальность, ощутимость, человеческое величие. Успех порождает успех. Я не доверяю Эстравену, чьи побуждения всегда мне неясны. Он не вызывает во мне симпатии, но я ощущаю его авторитет так же несомненно, как ощущаю тепло солнца.