Я вернулся в дом Шусгиса и наслаждался горячим душем, бьющим одновременно со всех сторон покалывающими, как иголки, тонкими струйками. Я вспоминал о холодных жестяных ваннах, в которых я стучал зубами от холода прошлым летом в восточном Кархиде, и вспоминал обледеневшие тазы с холодной водой в моей комнате в Эргенранге. Разве это имеет что-нибудь общее с такими удобствами? Да здравствует комфорт!
Я напялил на себя свои обновки цвета пурпура и индиго, после чего вместе с Шусгисом его личным автомобилем был доставлен на вечерний прием.
В Оргорейне гораздо больше, чем в Кархиде, всевозможных слуг и прочего обслуживающего персонала. Это объясняется тем, что все орготы работают на государство, поэтому государство обязано обеспечить работой всех своих граждан, и оно выполняет это условие. Во всяком случае, таково общепринятое объяснение, хотя оно, как большинство объяснений экономических проблем, при ближайшем рассмотрении теряет свою суть.
Ярко освещенный, высокий и белый салон сотрапезника Слоуса позволил свободно разместиться двадцати, а может, тридцати гостям.
Трое из них были сотрапезниками, остальные принадлежали к орготской знати. Они представляли собой нечто значительно большее, чем просто группу орготов, желающих посмотреть на «чужака». Здесь я не был просто диковиной, курьезом, каким был целый год в Кархиде, не был ни выродком, ни загадочным чудовищем. Я был, как мне казалось, ключом.
Какие же двери предстояло мне открыть? Некоторые из этих высокопоставленных должностных лиц и государственных деятелей знали это. Я же этого не знал.
Мне не было суждено узнать об этом и во время ужина. На всей Зиме, даже в заселенном варварскими племенами Перунтере, беседа о делах за столом, во время еды, считается проявлением крайней вульгарности. А так как ужин был подан почти сразу же, без промедления, я решил повременить с вопросами и занялся едой — наваристым рыбным супом — и моим хозяином и собеседником. Слоус был молод и очень любезен, глаза у него были очень светлые, а голос — сдержанный и выразительный. Он производил впечатление человека, глубоко преданного какой-то идее. Это располагало к нему, но заставляло задуматься, чему именно он предан. По другую сторону от меня сидел другой сотрапезник, Оубсли, с плоским невыразительным лицом. Он был толст, жизнерадостен и любознателен. Уже после третьей ложки супа он спросил меня, правда ли, черт побери, что я прибыл к ним из какого-то иного мира, и как там — все говорят, что там теплее, чем на Гетене, — и как же там тепло?
— Ну, например, на такой же географической широте, как та, на которой мы сейчас находимся на Гетене, на Земле никогда не бывает снега.