«Лев Константинович, а вы давно…, как бы сказать — очнулись? Вы слышали все, о чем я с Капустиным разговаривал?»
«Очнулся — в ванной, — четко отрапортовал носитель. Завьялов тут же вспомнил, как его — накрыло. Он думал, что похмелье, на самом деле никотиновый голод чудовищно одолевал. — Так что, в основном, я в курсе. Понимаю, что коли выпутаемся, мне могут память уничтожить. А это — плохо. Что у старика останется, если припомнить нечего?»
«Я постараюсь что-нибудь придумать!»
«Да ладно…, как пойдет, Бориска… Я кстати, попрошу. Ты с этим выканьем завязывай. Мы вроде как, Завянь, — едины, к чему между своими реверансы».
«Да неудобно как-то…»
«Отставить розовые сопли! Батька сказал — на «ты», значит на «ты»! — и, помолчав, добавил: — Я, Борь, себя и в самом деле помолодевшим чувствую. Так что, не напоминай мне мафусаиловы лета, нервы не драконь…»
«Договорились, Константиныч».
Двухэтажный дом с мансардой прятался за глухим забором и старыми, разросшимися яблонями. Вдоль ограды, уже виденные по воспоминания Льва Константиновича березки, елочки. Лужайки не имеют отношения к газонам: слегка облагороженное косой, примятое пространство разнотравья, подмерзающие стрельчатые листья одуванчиков.
Разглядывая жилище генерала-пенсионера, Завянь испытывал непередаваемое, чуть тоскливое ощущение родства и с о п р и ч а с т н о с т и. Любимая скамейка Любушки-голубушки, под этой яблонькой летом стоял бассейн, когда правнуки с Иришкой приезжали, здесь маленький Ромка коленку занозил…
Покой и тишина.
И иссушающее душу одиночество! осенний пейзаж подсвеченный единственным фонарем. И тот застыл на общей улице.
За спиной Завьялова Иннокентий шептался с собакой. Мелькнула мысль: «А как бы я воспринял этот дом, и сад, не будь во мне Льва Константиныча?..» Борис давненько не бывал на старых, заросших лопухами дачах. Еще со времен сопливого отрочества, когда дача Лели выглядела похоже.
Но сейчас там — каменные стены, стриженные лужайки, соседи сплошь — богема, знать. Борис как будто в детство окунулся.
И одновременно в старость. В кладбищенской ограде одиночества и золотых березок.
«Чего застыл? — глухо проворчал внутри Завянь пенсионер. — Зови гостей, питаться будем».
Когда Завьялов выставил на стол перед Кешей и Жюли, вспоротую простецким консервным ножом банку кильки в томате, с интеллектуальными путешественниками произошел: культурный шок.
Чинно рассевшийся за столом — гость-гостем, Иннокентий, поглядел на выставленное содержимое, сглотнул:
— Мы это будем — е с т ь?
— Нет, блин. Мы, типа — выпьем.