Нюх работает, голова не болит. Я в состоянии, которое отлично знакомо люду, бухающему от заката до рассвета. На сухом языке врачей-наркологов называемом «классическое пограничное». Алкоголь уже почти выветрился, а похмелье еще не накатило. То есть, можно сказать, что в норме…
Осматриваюсь. Я в незнакомой комнате, на диване, укрыт тонким одеялом в хрустящем — хрустящем, черт возьми! — пододеяльнике. Из одежды — только часы. Интересно, однако, ведь чаще всего засыпаю одетым. Ну, или хотя бы не настолько раздетым. Если, конечно…
Мой спортивный костюм знаменитой китайско-турецкой фирмы «Абибас», как и все, что было под ним, валяется на полу. Судя по радиусу разлета вещей, стягивал я их с себя в дикой спешке. Вряд ли вчера тренировался, как в прежние армейские деньки, «отбиваться» под горящую спичку, поэтому надо вспоминать, что заставило суетиться, словно духа на сон-тренаже. Пытаюсь напрячь извилины. Они отчаянно скрипят, словно несмазаная лебедка, вытягивая из колодца памяти смутные картины минувшего дня.
Вчера вроде бы кого-то хоронили. Потом, как водится, поминали. Сначала точно на кладбище — водку и запах свежей земли вспоминаю отчетливо. Дальше не помню… Не! Вру сам себе! Вспомнил. Закапывали двух «хороняк» — отселенцев плюс моего соседа. Точно, Витю-штурмана! Потом с его дочкой с кладбища вместе шли, за столом сидели… Что было дальше — хоть убей не помню. Пленка порвалась на том кадре, как мы перемещаемся из кухни в комнату. Точно, эту самую… Версия произошедшего, как говорится, на лице, но чет мне она не нравится. Очень не нравится. Можно сказать категорически…
Хотя, если я прав, то где же, ети его вбок, девчонка?! Рядом не наблюдается, и это обнадеживает — видать, все-таки привиделось с коньяку, чертовщина из прошлого в голову набилась.
Сажусь, опускаю ноги на пол. Всё стараюсь делать медленно, не спеша, чтобы не подкатило похмелье. Дверь в комнату настежь, и с моего дивана просматривается коридор. Одна из дверей, то ли ванной, то ли туалета приоткрыта. Из-за нее доносятся нехорошие звуки. Возня, сдавленные стоны… Словно там кому-то зажали рот и по полной уестествляют… Мать твою за ногу, я что, по пьяни в чужую хату кого-то из своих дружков запустил?! Какое там похмелье — меня сбрасывает с дивана, будто мощной пружиной. В череп впивается с десяток огромных ржавых гвоздей, но это где-то на задворках сознания, будто за ширмой.
Три шага, и я в коридоре. Резко дергаю хлипкую дверь, по глазам бьет ярким светом. Прищуриваюсь. Ванная. Какой-то амбал в трениках и пропотевшей футболке держит одной рукой извивающуюся девчонку, а второй пытается набросить ей на горло петлю. Люда, то есть Мила, замотана скотчем по рукам и ногам. Рот тоже заклеен. Веревка, которую амбал на нее тулит, идет к водопроводной трубе под потолком. Мужик сопит от натуги, но девчонка, выпучив от страха глаза, отчаянно крутит головой, и у него нихрена не выходит.