Русские князья, владетели южнорусских земель, созерцая, что творят завоеватели в Дешт-и-Кипчак и ощущая на себе удары отдельных монгольских соединений на порубежье, не извлекли никаких выводов для того, чтобы как то оградить подвластные им уделы от вероятного нашествия. Ими не были осуществлены даже элементарные попытки к объединению перед лицом надвигающейся опасности. Напротив, дрязги между многочисленными рюриковичами достигли в данной ситуации абсурда, что видно на примере того, как Киев в те годы переходил по нескольку раз из рук в руки.
В 1236 году Ярослав Всеволодович захватил Киев, затеяв очередную котору с Михаилом Черниговским, что могло закончиться новым Липецким побоищем, не нагрянь монголы на Русь.
Уже весной 1238 года Ярослав оставил город, отправившись занимать освободившийся после Юрия Всеволодовича великокняжеский стол во Владимире, сообразив, что держаться за Киев нет смысла. Не нужно было обладать каким-то особым даром, чтобы предвидеть судьбу, которая ожидает мать городов русских, так как Киев, по разумению монголов, должен был быть разрушен лишь за противостояние, которое оказал им Великий князь Мстислав в 1223 году. Михаил Черниговский, заняв город по уходу из него Ярослава, похоже, вообразил себя невесть кем, потому как весной 1240 года царевич Мункэ, проводивший рекогносцировку, подойдя к Киеву и отправив Михаилу послов, был поставлен перед фактом убийства своих переговорщиков по приказу новоиспеченного киевского князя. Тверской летописец свидетельствует: «…князь Михаил послов убил…» [41, с. 173], чем лишь усугубил трагическую судьбу столицы Золотой Руси, да и себе подписал смертный приговор — через несколько лет его забьют до смерти в ставке Бату[144]. Однако и Михаил не задержался на киевском столе после того убийства, «сам убежал из Киева вслед за сыном в Венгерскую землю; а в Киеве взошел на престол Ростислав Мстиславович» [41, с. 173], «один из смоленских князей… но был вскоре изгнан более сильным претендентом — Даниилом Галицким» [46, с. 181]. Даниил не остался в Киеве и «ничего не сделал для подготовки Киева к обороне» [46, с. 182], а лишь назначил своего наместника, тысяцкого Дмитра.
Несомненно, Бату и Субэдэй, наблюдая за недальновидной политикой «урусутских ванов», делали определенные выводы, планируя направление ударов своих корпусов в скорой войне за обладание Южной Русью и прилегающей к ней степью. Однако невозможно обойти вниманием и тот факт, что в стане самих монголов противоречия в среде чингисидов оказались обострены до предела. К концу 1239 — началу 1240 года следует отнести знаменитую ссору, произошедшую во время очередного застолья, на котором [уюк, Бури и Аргасун, всячески обозвав Бату, покинули пир, а тот сразу же отправил донесение об этом Великому каану Угэдэю. Надо полагать, что Субэдэй поддержал джучида, потому как подобная заварушка во время боевых действий была чрезвычайным происшествием и противоречила всем установленным Чингисханом законам. Но пока гонцы мчались в Каракорум за решением каана, сподвижнику Потрясателя вселенной предстояла сложная задача по предотвращению последствий той ссоры и возможного раскола внутри руководства армий вторжения. С удя по всему, Субэдэю это удалось, потому как к Киеву монгольское войско подошло как никогда мощным и сплоченным. Все участники свары, хотя и поглядывали зверьми друг на друга, вынуждены были подчиниться увещеваниям и распоряжениям Субэдэй-багатура. О непонижающемся его статусе говорит свидетельство захваченного в плен русичами «татарина по имени Говрул» [41, с. 295], который поведал, что «„Себедяй-богатур“