Иное дело монголы, вооруженные непонятной и поныне философией Чингисхана о глобальном мировом государстве. Они пришли для того, чтобы подчинить, властвовать, взимать дани, набирать в свое войско лучших из среды покорившихся им народов и… продолжать дальнейшие завоевания, стремясь достигнуть берега «последнего моря». Субэдэй, которому география Западной Европы была известна во всех подробностях, отчетливо представлял себе, где оно находится, если под «последним морем» подразумевать Атлантический океан, впрочем, «последним» оно в XIII веке было и для жителей самой Европы, именующих его «морем мрака». А вот осознавал ли Субэдэй, что именно он является единственным и последним в истории человечества полководцем, который покорил весь Дешт-и-Кипчак, полководцем, который после 35 лет кровопролитнейшей войны за обладание Великой степью доскакал до последних пределов ойкумены кочевников?
Вспомним вехи той борьбы. В 1205 и 1208 годах Субэдэй, преследуя Тохтоа-беки, постучался в двери кипчакских пределов, а затем в 1216 году пронзил степь, проведя свой кошун от озера Зайсан до Джаиха. В 1222 году вместе с Джэбэ, как снег на голову, пал на Причерноморье, заставив в скором времени после триумфа монгольского оружия на Калке, взяться за перо неизвестного автора для написания «Слова о погибели Русской земли». В 1229 году достиг нижнего и среднего течения Итиля. И вот весной 1241 года дело было сделано, Субэдэй оставил за спиной покоренный им Дешт-и-Кипчак, при этом для захвата его самых юго-западных частей, т. е. междуречья Дунай — Днестр — Буг, его личного участия не понадобилось. Об окончании очередного этана Великого похода сообщает «Сокровенное сказание»: «…достойные мужи наши, что посланы вослед Субэгэдэй-батору, покорили ханлинцев, кипчаков, бажигидцев… повергли и полонили русских. И подчинили они… грады и посадили в них наместников своих… подчинили одиннадцать народов чужеземных» [14, с. 223].
Перед завоевателями раскинулись Карпатские горы, но вряд ли Субэдэй любовался их красотами, хотя, может быть, они чем-то напоминали ему о не менее величественных в своем естестве горах Центральной Азии. Впереди лежали страны, населению которых не ведом был монгольский аркан и смрадный для них запах, источаемый бесчисленной кочевой армадой, неведом им был звериный рев летящей лавиной орды, когда клич «Уррагх! Уррагх!!!»[151] вырывавшийся из тысяч глоток, парали-зовывал волю еще до того, как смертоносный металл достигал живой плоти.
Глава девятая. Опережая века
А. С. Пушкин в свое время, абсолютно доходчиво для читателя любой эпохи, дал определение трагическим событиям, относящимся к нашествию монголов на Русь в контексте дальнейшего продвижения завоевателей на запад и судьбы самой Европы. Был создан утешительный миф, который и по сию пору царит в умах. «России, — писал А. С. Пушкин, — определено было великое предназначение: ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы. Варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной Россией». Но является ли тезис о жертвенной роли Руси в спасении европейской цивилизации, заимствованный поэтом, скорее всего, у В. Н. Татищева, абсолютной правдой? Да! — считали и считают многие россияне, увлеченные идеей, что наши предки являлись щитом зарождавшегося Ренессанса, не задаваясь мыслью о том, что сама Европа в 1241–1242 годы в полной мере ощутила на себе монгольскую мощь.