Хорес уговорил мать хотя бы взглянуть на его цветочную плантацию, тем более что она находилась поблизости от белого домика. И вскоре горько пожалел об этом. Мадам скорым шагом обошла ферму, лабораторию и сад за десять минут. Все раскритиковала, обругала, выказала откровенное презрение друзьям Хореса, не соблюдая простых правил вежливости. Детище сына показалось ей жалким и ничтожным. Хорес обиделся, но промолчал.
На обратном пути он тоже не проронил ни слова, но его побледневшее лицо было достаточно красноречивым. Теперь они втроем направлялись в гости к мадам Вейсвейлер. Наконец он прервал молчание, предложив выпить аперитив в самом дорогом ресторане Граса.
— Ты с ума сошел? — возмутилась мать.
Хорес резко затормозил и обернулся к ней. Его белое лицо вдруг побагровело. О’Хиггинсу показалось, что он сейчас задохнется от гнева. Реплика Елены стала последней каплей. Да, он сошел с ума, он вне себя!
— Вы всегда были скупой и злобной, вы поклоняетесь только мамоне, деньги — ваш бог! — С этими словами он бросил ключи на колени секретарю и выскочил из машины, хлопнув дверцей. О’Хиггинс растерялся и не знал, что делать; Мадам дрожала с головы до ног.
Характер у Елены действительно всегда был тяжелым. С возрастом он еще ухудшился, стал невыносимым: резкие перепады настроения, раздражительность, властность, капризность. Все побаивались Мадам, прятались от нее во время вспышек гнева, а когда буря стихала, жались по углам и жаловались друг другу, опасаясь, как бы их не настиг новый ураган. Но каждый прекрасно знал, что в глубине души их грозная мучительница добра и благородна, просто Елена не умела управлять своими эмоциями, беспомощно поддавалась им, как дитя. Мадам бывала настолько разной, что трудно решить, какова же она в действительности. Елена и сама едва ли могла в себе разобраться.
Ссора с младшим сыном расстроила ее чрезвычайно, хоть Мадам и не желала в этом признаться. После перепалки в автомобиле Елена и Патрик, не сказав друг другу ни слова, вернулись домой. Поехать в гости они не смогли. Хорес отныне не разговаривал с матерью и вскоре переселился к друзьям. Мадам тоже не задержалась в Грасе, вернулась в Нью-Йорк на месяц раньше положенного срока.
Каждое утро она молча проходила по коридорам с таким мрачным видом, что служащие шепотом расспрашивали друг друга, выясняя, какая беда стряслась. Вечно занятая, отстраненная, Мадам часто запиралась у себя в кабинете, даже обедала одна. Она все ждала, что Хорес раскается, попросит прощения, напишет ей, позвонит. Напрасно. Тот по-прежнему лелеял свои обиды на юге Франции. Елена страдала в одиночестве.