Лукерья слушала, приоткрыв рот.
Я рассказывал, каким простым и хорошим парнем был ее Петр, как воевал бесстрашно, как умело, по изрытому снарядами полю, вел танк в атаку, как погиб. Когда я закончил, по ее щекам катились слезы. Она бережно провела рукой по фото и убрала в буфет.
– Я ведь как похоронку получила, все не верила. Вдруг ошибка? Бывает ведь так. А тут – вы. Значит – погиб Петя…
– Погиб, – сказал я глухим голосом.
Я поднялся, надел шинель и вышел.
– Куда же вы, Сергей? Вы обиделись?
– Я сейчас вернусь.
Я нашел продпункт, отоварил все талоны, набив продуктами «сидор», зашел на рынок – он был ровно на том месте, где и сейчас. Купив у барыг водки, вернулся к Лукерье. Шагнул за порог и обомлел.
На полу, босоногий и в одной рубашонке, стоял малец лет двух. Сначала он глядел на меня удивленно, потом спрятался за юбку матери и выглядывал оттуда.
– Это все вам. Чем могу.
Я достал из карманов деньги – целую толстенную пачку, денежное довольствие за полгода, что провел в госпитале. Отсчитал себе несколько бумажек, остальное протянул Луше.
– Что вы, не надо!
– Надо! Бери! Тебе мальца поднимать, о нем подумай.
– И не знаю, как вас благодарить, Сережа. Наверное, хорошим товарищем был Петя, коли сослуживцы так уважают его.
– Хорошим, – подтвердил я. – Помянем.
Лукерья вытащила из буфета рюмки, мы налили, без тостов и чокания выпили.
– Крепкая! – Лукерья закашлялась.
– Как мальчонку зовут?
– Мишенька! – … Боже, передо мной стоял мой будущий отец!
Мое сердце забилось сильнее от нахлынувших воспоминаний. Вот я сижу на Первомайской демонстрации на крепких плечах отца, вот я без страха прыгаю с его сомкнутых рук в глубину озера, а когда выныриваю – вижу, как весело смеется отец, и капельки воды на его лице искрятся в солнечных лучах… Как же давно это было! И как же не скоро это еще будет!
– Иди сюда, Мишка! – Я достал из бумажного пакета кусок сахара и протянул его мальчонке. Тот радостно схватил лакомство и – в рот. Чокнуться можно! Даю сахар пацаненку, а он будет моим отцом. Бредни шизофреника!
Я начал собираться.
– Сережа, может, вам переночевать негде? Оставайтесь!
– Не могу, родные ждут, – соврал я.
На улице уже смеркалось. Я простился с Лукерьей, наклонившись, пожал ручонку малышу и выскочил за ворота. Чувствовал – уходить быстрее надо, иначе не выдержу и расплачусь. Это я-то, разведчик, видевший немало смертей за эти месяцы войны, терявший своих товарищей и сам убивавший врагов. Я думал, что заматерел, зачерствел душою, а оказалось – нет.
Ноги сами несли меня к вокзалу. Моего дома еще не было, а бродить в потемках не хотелось.