Миловидный, необычайно образованный, нимало не развращенный дурным примером и лицемерными советами отца своего, ревностный почитатель Господа нашего, восторженный поклонник чести и бранной славы, человеколюбивый, благоразумный, великодушный, чувствительный, Антонио, как видим мы, по заслугам пользовался всеобщим уважением, и если некоторое беспокойство относительно племянника и зарождалось в сердце дяди его, то лишь потому, что ему прискорбно было видеть столь добродетельного юношу под опекой недостойного отца. Сам же Лудовико постоянно находился на полях сражений, дабы поддерживать притязания рода Строцци, и был не в состоянии заниматься воспитанием драгоценного отрока, а посему, несмотря на изрядный риск, Антонио рос в доме Карло.
И кто бы мог подумать! Недостойный отец, постоянно злобный и ревнивый, смотрел с мрачной завистью на добродетели Антонио. Опасаясь, что рано или поздно сын, узнав об унизительном поведении отца, отвернется от него, он вместо того, чтобы поощрять достойные качества юноши, старался всемерно истребить их.
К счастью, старания его ни к чему не привели: чудесная натура Антонио сделала его неуязвимым для ядовитых речей Карло. Прознав о преступлениях отца своего и возненавидев их, он тем не менее не перестал любить этого запятнанного пороками человека. Однако из-за излишней своей доверчивости он нередко попадал впросак перед тем, кого обязан был любить и презирать одновременно. Сердце Антонио часто одерживало верх над разумом, и поэтому чувствительные речи отца были для него столь опасны: они взывали к сердцу, укрощая разум и проникая в самую душу… И вот уже разврат незаметно укореняется в самом сердце твоем, и ты следуешь лживым уговорам его, думая, что исполняешь долг любви или почтения.
— Сын мой, — говорил однажды Карло Антонио, — истинное счастье состоит вовсе не в том, что пытаются вам внушить. Чего ждете вы от суетной славы на поле брани, куда дядя ваш столь назойливо вас зовет? Уважение, приобретаемое вместе с бранной славой, напоминает блуждающие огни, что обманывают путников: они возбуждают надежду, но ничего не дают чувствам нашим. Вы достаточно богаты, сын мой, чтобы обойтись без трона, оставьте Медичи тяжкое бремя правления. Второй человек в государстве всегда счастливее первого: редко мирт, посаженный Амуром, произрастает у подножия лаврового дерева Марса.
Ах, друг мой, единственная ласка Киприды в тысячу раз дороже пальмовых ветвей Беллоны, а сладострастие берет нас в плен отнюдь не на поле битвы! Бряцание оружия устрашает нежные чувства, отвага сродни безрассудству — доблести сии достойны фанатика или дикаря, от них душа наша становится черствой и перестает ощущать удовольствия, забывает о неге и сладости любовных чувств. Ремесло воина достойно варвара; те же, кто усердно занимается им, рассчитывают увидеть имя свое в анналах истории, кои, впрочем, никто никогда не прочтет. Мне жаль их: покинув розы в храме Киферы, они, избрав сомнительное бессмертие, встречают на пути своем лишь тернии.