Войдя в бухту, Коста увидел иностранцев — на пляже там и сям виднелись неподвижно сидевшие под зонтами нарядные японки, и до него донеслись слова песенки, которую пели водившие хоровод школьники: «Всех хорошеньких девчонок побросали тут за борт Стефен! Стефен! Черт за спиной!»
Нос лодки врезался в гальку. Коста выпрыгнул на берег и привязал лодку. Несколько рыбаков разбирали снасти, готовясь ночью выйти в море. Коста поздоровался с тем, кто был к нему ближе других, и кто-то, приветствуя его, взмахнул рукой.
В сверкающей солнечной панораме утра старуха Марта, мать Косты, одетая в черное, напоминала статистку, робко жмущуюся к кулисам. Она начала осторожно, шаг за шагом, спускаться в центр деревни; два вопроса заботили ее: как раздобыть провизии и топлива?
Утренний воздух звенел от ликующих звуков. В небе висел забытый осколок луны, и вокруг него с криками носились стрижи. На колокольне какой-то малый пускал в небо оглушительные ракеты, видимо желая напомнить святому, чей день сегодня праздновался, о муках, претерпеваемых современным миром. Молоденькие служанки, ненадолго вырвавшиеся из дома, ошалев, бегали по улицам, выполняя утренние поручения, и сквозь их веселые возгласы то и дело прорывался пронзительный, как крик павлина, скрежет точильного колеса. У бакалейной лавки Марте пришлось задержаться: тащившая шарманку лошадь, когда ее распрягли, вздумала поваляться на дороге, а потом встала, громко цокая подковами. Только тогда старуха вошла в лавку. Она немного волновалась.
Бакалейную лавку держала сеньорита Роса, когда-то красивая девушка, до сих пор сохранявшая в своем облике что-то юное и печальное, как увядающий на груди душистый полевой цветок. Лавочники Торре-дель-Мар составляли особую разновидность людей, резко отличавшихся от прочих обитателей деревушки. Все рыбаки были худые и лишь иногда, в пору богатой осенней путины, немного поправлялись, а потом снова тощали; лавочники же год от года все больше обрастали жиром. Но основным различием был момент психологический — отношение тех и других к деньгам. Рыбаки любили во всеуслышание обсуждать свои заработки, они останавливали друг друга на улице только затем, чтобы сообщить, во сколько — с точностью до песеты — оценили на торгах их последний улов. Всю зиму они жили в долг, если же неожиданно выпадала удача, им не терпелось поскорее спустить деньги, и они покупали в приданое дочери или сестре непрактичную дорогую мебель. «Взгляни-ка, друг! Выложил целиком недельную выручку Ни больше ни меньше. Зато такой мебели ни у кого нет. Не думай, она вовсе не из дерева. Все как есть из пластика!» — «А бар для коктейлей на кой тебе черт сдался, раз никто из молодых не пьет?» — «Этот-то? Ну, не пьют они сами — так, может, дети их будут пить. Надо шагать в ногу с веком». Лавочники были не такими. В их жизни деньги играли главенствующую роль. В тех редких случаях, когда они вообще упоминали о деньгах, они предпочитали употреблять отвлеченный термин «расходы», и им даже не могло прийти в голову посвящать посторонних в свои дела.