Болезнь его развивалась уже несколько лет и сказывалась в приступах сильной слабости, сердечных болях. Помню, когда я все-таки заставляла его больного идти на воздух — гулять до парка ЦДСА, он, дойдя до первой же скамейки, сразу ложился на нее: «Зачем ты заставила меня выйти? Мне же тяжело». Врачи постоянно говорили ему, что у него инфекционный радикулит.
Разговаривая со мной обо всем, советуясь (но все решая, конечно, сам), Марк никогда не рассказывал о своем детстве. Не вспоминал отца, который умер в 1948 году. А его мать, маленькую и очень аккуратную старушку, я знала и хоронила ее. Застала еще и его младшую сестру Анну. Все это было в первые годы нашей семейной жизни. Я не знала никаких подробностей — только то, что Марк когда-то перевез всех своих родных из Харькова в Москву..
Поскольку и первая жена Марка — Паола, и его отец, и сестра — все умерли от рака, Марк все время твердил, что его ждет та же участь. Вообще, он не любил видеть умирающих и посещать кладбища — есть люди такого склада: им просто невыносимо смотреть на людей, которым плохо.
До моей последней поездки в Финляндию это был совершенно молодой человек. Он не только не был старым — что такое для мужчины 58 лет! Он был энергичнее меня: я уставала, а он мог бежать по делам, идти на прием. Мне не раз говорили: как это Марк все успевает? Прямо с приема вы бежите на поезд (Марк не любил летать самолетами). А он хотел поспеть всюду, потому что ему все было интересно.
Он так и не узнал своего диагноза. Он мог только догадываться о нем. Консилиум, состоявшийся на Пироговке, решал вопрос, в какую больницу направить Бернеса. Рассматривали три варианта: если направить в клинику академика Блохина, то он поймет, что у него рак; положить в радиологический центр — то же самое. Поэтому выбор остановился на «Кремлевке». Когда начинался этот консилиум, где присутствовали такие специалисты, как Е. И. Чазов и другие, врач Перельман сказал мне: «Лиля, выйдите из палаты». Это была огромная, похожая на класс палата. И вдруг услышавший эти слова Марк сказал громко: «Лиля — „выйдите“? Лиля будет здесь!» Он не мог без меня дышать…
Незадолго до смерти он по звонку со студии поехал сделать запись песни «Журавли» для журнала «Кругозор». Он спел ее без репетиций и дублей. И он знал, о чем он поет.
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле…
Но для журнала нужна была фотография, и тогда приехал фотокорреспондент. Бернес нашел в себе силы встать с постели, надел пиджак на больничную пижаму, а после съемки лег обратно и спокойно сказал: «Это моя последняя фотография».