А кроме них и еще двух подростковых увлечений, больше у нее никого и не было. Четверо мужчин… точнее двое мужчин и двое подростков – за всю жизнь. Это смешно – но это было так. Еще смешнее было – когда ее называли шлюхой в петербургских салонах. Дамочки, сидевшие там, иногда умудрялись менять кавалеров каждый месяц, а то и чаще, многие были из обедневших семейств и с радостью подрабатывали… когда представлялась возможность подработки с каким-нибудь нуворишем, способным оплатить тур в Ниццу или на Коста дель Соль. А оставшиеся – лет с восемнадцати усердно посещали балы и все виды светских развлечений… их можно было отличить по едва заметным следам от пластики и жесткому, почти рентгеновскому взгляду, способному пересчитать купюры в бумажнике крокодиловой кожи еще до того, как он покинет карман брюк. Тем, кто нашел себе выгодную партию, жестоко, до скрипа зубов, завидовали и поливали грязью, как могли.
Таков был петербургский свет, от которого она была теперь отстранена и который люто ненавидела. Но не только его.
Она ненавидела Александра… который просто бросил ее в Тегеране, спасаясь непонятно от чего – а потом появился вновь через много лет. Она ненавидела Николая – и за свое отстранение, жесткое и безжалостное. Как только он узнал, что она дочь Хосейни – он просто больше ни разу не зашел к ней… ни к ней, ни к ее… – его, кстати, тоже – детям. Он просто бросил ее, бросил детей, запер здесь. Она ненавидела Ксению – точно так же, как та ненавидела ее, лютой ненавистью самки. Она ненавидела всех, кто запер и бросил здесь ее и ее детей.
Конечно, их не убьют по достижении совершеннолетия, как это было принято при дворе турецкого султана – в России такого никогда не было. Она не будет никогда Романовой – хотя ее дети наверняка получат самое лучшее образование, которое только возможно, выйдут в люди, и все будут знать о них, как о незаконнорожденных, но Романовых. А она… останется здесь навсегда.
У нее было достаточно времени, чтобы осмыслить то, что происходит. Здесь, в одиночестве, думается особенно хорошо.
Находясь здесь в одиночестве, она часто представляла себе, она хотела, чтобы кто-то из ее детей – хоть Александр, хоть Летиция – претендовал бы на трон. На русский трон. Она как представила себе – соборные колокола Московского Кремля, которые так и не зазвонили в ее честь, огромный, словно облитый черным стеклом, «Руссо-Балт», такие же черные машины Императорского конвоя. Толпа на улицах, сопровождающая проезд Августейшей особы, кричащая здравицы в его или ее честь и поющая «Боже, царя храни». Она не испытывала никаких сомнений в том, что ей Императрицей стать не удастся, она всегда будет здесь чужой, куртизанкой при Императорском дворе. А вот Александр…