Нет больше сил читать письма. Воронихин сгреб конверты в кучу, оставил их на столе и вышел из кабинета. Он не раздумывал, куда ему ехать, когда сел в машину. Он приехал к Савватееву.
Болезнь сильно изменила Пал Палыча: щеки и глаза ввалились, длинные седые волосы словно бы пожелтели. Он лежал на диване, когда вошел Воронихин, некоторое время, прищурясь, внимательно смотрел на гостя, не узнавая.
— Что, Павел, отдыхаешь? Похоже, работать неохота, притворяешься? — Воронихин шуткой хотел скрыть свою жалость, которую вдруг испытал к сильно изменившемуся Савватееву. Все-таки, несмотря ни на что, он его любил.
— А, это ты. У меня блошки в глазах скачут, пока проморгаюсь, да разгляжу. Садись где-нибудь. Как там хлеб нынче убирают?
Воронихин присел рядом с ним на диван, неестественно хохотнул.
— Павел, ты с попами не знался?
— Не доводилось вроде.
— Значит, будешь сегодня вместо попа. Исповедоваться я пришел.
— Что это на тебя накатило?
— Да вот так уж. Слушай как на духу.
Никому бы в районе никогда не рассказал этого Воронихин, даже не заикнулся бы, а вот Савватееву рассказывал все подробно и обстоятельно. Он не ждал и не надеялся услышать от него утешений, но все-таки испытывал облегчение, что все это теперь будет жить не только в нем одном.
— Дальше не надо, — прервал его Савватеев. — Понятно. Худой я поп, Саня, грехов не снимаю. Знаю, почему ты засикотил — по сопатке дали. И кто — мальчишки, сопляки! Наизнанку тебя вывернули, или, как теперь модно говорить, вычислили. Я знаю, Саня, с чего ты прибежал и чего испугался. Не начальства. Совести своей испугался, заговорила она в тебе. Она тебе душу растравила. Больше ничего не скажу, нечего говорить.
Савватеев растерянно зашарил руками по дивану, вполголоса ругнулся, наконец нашел очки, надел их, но вздохнул и сразу снял.
— Понимаешь, накатит — и как туман в глазах. Видать, отпрыгался орелик.
— Так ты мне больше ничего не скажешь?
— Нет, Саня. И больше возвращаться к этому не будем.
Воронихин прикрыл ладонью глаза и тяжело засопел.
— А ничего мужики, а? — неожиданно спросил Савватеев.
— Какие, мужики?
— Андрюха мой с тем следователем… да Рубанов. Слышал, намертво Козырина прижали, тюрьмой пахнет.
— Ты же сам сказал — хватит про это.
— Хватит, так хватит… Давай-ка споем лучше. Помнишь, как раньше?..
Воронихин удивленно посмотрел на него, но ничего не сказал.
Серые запавшие щеки Савватеева чуть зарозовели, мутноватые глаза словно прояснились. Он сел на диване, подпер голову ладонью и, чуть раскачиваясь, запел негромким глухим голосом:
То не ветер ветку клонит,