.
Настоятелем Лавры был в то время архимандрит Леонид (Кавелин), знакомый и Леонтьеву, и Губастову по Константинополю. Узнав, что Константин Аркадьевич Губастов в Сергиевом Посаде, он пригласил его к себе на обед — но одного, Леонтьев упомянут не был. Губастов вспоминал: «Из нескольких замечаний его (настоятеля. — О. В.) я увидел, что он не особенно благоволит к моему другу. О. Леонид был человек властный, мелочный и обидчивый. Кажется, Константин Николаевич, почти не выходивший из дому, не оказал ему достаточно, как высшему духовному лицу, почтения»[855]. 9 октября Губастов попрощался с Леонтьевым, не зная, что видит его в последний раз. Последнее ноябрьское письмо Леонтьеву он, по какому-то таинственному движению души, завершил не как обычно, а словами: «Прощайте, друг мой сердечный»[856].
Леонтьев постепенно, одну за другой, перерезал ниточки, связывавшие его с окружающим миром; горячая его натура как будто угасала, но тут произошло событие, которое заставило Леонтьева вновь вспыхнуть и забыть о монашеской бесстрастности. 19 октября 1891 года Владимир Соловьев прочитал в Московском Психологическом обществе реферат «Об упадке средневекового миросозерцания». Леонтьев узнал об этом из «Московских ведомостей», и краткий пересказ газетой содержания реферата глубоко поразил и огорчил Константина Николаевича. Он тут же написал Александрову: «Нельзя ли как-нибудь достать для меня подлинник ужасного реферата Вл<адимира> Серг<еевича> Соловьева?! Читаю в „Моск<овских> Вед<омостях>“ и глазам своим все не хочу верить! Неужели? Неужели?»[857] Константина Николаевича потрясло, что столь любимый им Соловьев, которого он оправдывал в разговорах с Фуделем ли, со Страховым, не только публично признал благодетельным ненавистный ему прогресс, но и заявил, что все наиболее значимые благодеяния в истории человечества были сделаны неверующими.
Мысль Соловьева была такова: «Большинство людей, производящих и производивших этот прогресс, не признает себя христианами. Но если христиане по имени изменяли делу Христову и чуть не погубили его, если бы только оно могло погибнуть, то отчего же не христиане по имени, словами отрекающиеся от Христа, не могут послужить делу Христову? В Евангелии мы читаем о двух сынах; один сказал: пойду — и не пошел, другой сказал: не пойду — и пошел. Который из двух, спрашивает Христос, сотворил волю Отца? Нельзя же отрицать того факта, что социальный прогресс последних веков совершился в духе человеколюбия и справедливости, т. е. в духе Христовом. Уничтожение пытки и жестоких казней, прекращение, по крайней мере на Западе, всяких гонений на иноверцев и еретиков, уничтожение феодального и крепостного рабства — если все эти христианские преобразования были сделаны неверующими, то тем хуже для верующих»