– Pardon, – пробормотал он машинально.
При звуках его голоса она вздрогнула и замерла, но в этой неподвижности не было притворства затаившегося животного, – нет, так замирают, когда напряженно ждут новых звуков, стараясь не пропустить их; у него возникло достаточно нелепое предположение – может быть, в довершение всей невероятности происходящего, она еще и понимает его?
– Thank you, – шепнул он, едва шевеля губами, чтобы показать, что он благодарен ей за отказ от сопротивления – и тут же услышал серебряный звон: шпага выпала из разжавшейся руки и скользнула на пол; на всякий случай он инстинктивно подхватил оружие, опустив ее руки – и тут же они легко метнулись к его лицу, и он почувствовал беглое прикосновение ее пальцев, как это делают слепые, но в этих движениях не было любопытства, нет, здесь сочеталась неуверенность и страсть, жадность и благоговение… И лицо ее, узкое смуглое лицо с закрытыми глазами – оно было обморочно напряженно, и только губы под его левой рукой, зажимающей рот, непрестанно шевелились, как будто она быстро-быстро повторяла одно и то же; он даже напрягся, стараясь уловить это слово, – и вдруг с безмерным удивлением понял, что она целует его ладонь.
Его рука дрогнула и опустилась, и в тот же миг ее губы очутились самого возле его лица, едва ощутимо касаясь его, они жарким и влажным контуром очерчивали каждую его линию, безошибочно угадывая и изгиб бровей, и легкую горбинку носа, и по мере этого узнавания медленно раскрывались глаза – огромные, сияющие, гиацинтово-лиловые, как чароит, и неподвижно глядящие в одну точку, как у слепорожденных…
– Асмур… – рождалось, как заклинание, возле самого его лица. – Асмур… Асмур…
Он не знал, приветствие ли это или имя, земной или неземной язык звучит сейчас перед ним, но инстинктивно чувствовал одно: происходит какая-то ошибка, горькая и жестокая, и он – ее виновник. Ему нужно было как-то вмешаться, но он понимал, что это будет все равно что ударить по этому прекрасному слепому лицу.
– Асмур! – вдруг крикнула она с нетерпеливым отчаянием, и ее пальцы с неженской силой вдруг рванули ворот его костюма, так что брызнули во все стороны звенья молнии, и черные волосы скользнули по его груди – замерев, она слушала, как бьется его сердце…
И в тот же миг сиреневая птица, воспользовавшись полным ошеломлением Юхана, вырвалась у него из-под мышки и, самоотверженно ринулась к своей хозяйке, точным движением спикировала ей прямо на плечи, прикрыв голову и руки девушки пушистым фламинговым покрывалом. Сияющие глаза, обрамленные розовым опереньем, мгновенно ставшие зрячими, жадно ищущими, вскинулись на Юргена, и за какую-то секунду только что счастливое лицо исказилось целой гаммой совершенно противоположных чувств; они не чередовались, сменяя друг друга, а наслаивались – отвращение, разочарование, смертельный ужас; эмоциональный взрыв, который мог быть порожден только безумием, оказался настолько силен, что сменился даже не беспамятством, каким-то окаменением – на руках у Юргена лежал сведенный ужасом манекен.