Мы, жмурясь, вышли из расщелины.
Перед нами лежал пологий берег со светлыми пляжами. Кое-где из ровной земли торчали обрывки желтых скал — в одиночку и группами. Впечатление было такое, словно скалистую местность занесло до каменных верхушек песком, и он образовал ровные площади. Местами они заросли сплошной высокой травой, но были и прогалины, где сквозь песок торчали только отдельные тонкие стебельки. Трава тоже была желтоватого цвета. Она гнулась под ровным ветром и звенела, как звенит в полях спелый овес.
На желтую сушу ровными синими грядами с белыми гребешками двигался океан. Волны далеко-далеко разбегались по пескам, а уходя, оставляли шипящие языки пены.
Было столько солнца, тепла и спокойного праздника в этом летнем мире, что тревога и горечь растаяли. Мысль о неизбежном расставании не забылась, но отступила и стала пока не главной. А главным был яркий день, который ждал нас. И мало ли что еще могло случиться!
Я увидел веселые Володькины глаза.
— Так вот ты какой на самом деле,— сказал Володька.
Я чувствовал знакомую легкость и струнную упругость в своих ребячьих мускулах. И все ощущения были ребячьими. От чрезмерного недавнего загорания — на плотах в Северо-Подольске — слегка болела на плечах кожа (это была несильная, даже приятная боль, а касание матроски было прохладным и ласковым). Немного ныла коленка с подсохшей ссадиной — ободрал недавно на откосе у Северо-Подольской крепости... А рука совсем не болела!
Володька еще раз оглядел меня от кедов до матросского воротника и заметил:
— Ничего. Сейчас хоть на человека похож.
— Будешь дразниться — получишь,— пообещал я.— Теперь имею право.
Володька отскочил и показал язык. Братик скинул на песок штурманскую куртку и торопливо встал рядом с другом.
— Кто на наших?
Это он шутя сказал, даже ласково. С веселым прищуром и улыбкой. Но я подумал: «Не дай бог кому-нибудь всерьез обидеть Володьку на глазах у Василька».
Они стояли плечом к плечу, и опять я заметил их удивительное сходство. Не в лицах, а в чем-то неуловимом: в улыбке, может быть, или в движениях... У Братика выбилась из штанишек и полоскала по ветру шелковистая рубашонка, у Володьки задралась пестрая майка, открыв поцарапанный загорелый живот.
— А где твоя штормовка?
— Там осталась,— беспечно откликнулся Володька.— Застряла в шиповнике, я ее бросил.
— Растяпа,— по привычке сказал я.
Они, переглянувшись, двинулись ко мне, и я отскочил. Конечно, они потоньше и пониже ростом, но зато двое. Уж если взрослого вытянули из-под обрыва, мальчишку отваляют в песке за милую душу.