А они шли втроем в темноте вдоль Невы, забитой крошевом льда с грязноватым снегом. Почему — в темноте, ведь в марте в Ленинграде уже так светло? Неужели был поздний вечер? Почему вспоминаются именно темнота и холодная сырость воздуха, растворявшая городские огни?
Прожекторная подсветка Ростральных колонн и Петропавловской крепости размывалась оранжевым ореолом. Тускло светилась над набережной громадная коробка новой гостиницы «Ленинград», придавившая старинные низкие корпуса Военно-медицинской академии.
На Димке было модное нейлоновое пальто на поролоне (металлические пуговки, поясок с блестящей пряжкой) и модная меховая шапка-пирожок. Димка с прошлого лета работал в комбинате прикладного искусства. Поступил грузчиком, иначе не брали. От злости рычал, что, если бы блат, взяли бы хоть подсобником. Но блата не было, и он пошел грузчиком, полгода перетаскивал всё, что можно перетаскивать в комбинатских мастерских. Уверял, что почти не пьет. И вот, только сейчас его перевели учеником макетчика в цех, где делали диорамы для музеев.
Димка говорил:
— А если на фронт отправят, я обязательно «кастрюлю» от ручного пулемета достану, круглый магазин, они к автоматам подходят. Семьдесят пять патронов вместо тридцати, от всех китайцев отстреляешься! Тяжелый, правда, но мне ж не на себе таскать, я на машине буду с радиостанцией.
Вдоль темной Невы, как в коробе воздуходувки, бил порывами холодный сырой ветер.
Хмурый Марик рассказывал:
— Сашка наш диплом защитил. И на работу его Колесников, наконец, устроил. На завод электросчетчиков. А с распределением в этом году всё то же: национальности проверяют, фамилии оценивают, на отчество не забывают смотреть. У кого сильное неблагозвучие, тех предупреждают со всей заботой: «Делайте на себя вызовы откуда угодно, хоть со швейной фабрики. Подпишем туда распределение — будете иметь работу. А иначе вовсе на улице окажетесь».
Я Колесникова спрашиваю: «Зачем людей мучают? Уж лучше бы тогда и в институты не принимали!» — А он: «Не волнуйся, учли твои соображения! Раньше только в университетах процентная норма была, а теперь во всех вузах ее вводят». Безумие настоящее! А со стороны посмотреть на кафедру: лекции, лаборатории — наука. Фотография Винера висит. Вроде, всё серьезно. Я Колесникову говорю: «Тогда бы уж и Винера сняли со стены, он тоже не ариец». — А Колесников мне: «Помалкивай! Так ты еще до Карла Маркса договоришься! И вообще, — говорит, — евреи во всем виноваты. Они и пулемет изобрели, и атомную бомбу». — «Пулемет-то, — спрашиваю, — почему?» — «А как же! — говорит. — Максима-то, знаешь, как звали? Хаим его звали! То-то! А ты и не знал?»