— Женя, — сказала она. — Женя. Надо же, имя тебе дали девчоночье!.. — Неожиданно ткнула его пальцем куда-то под ключицу: — Вон какой след тебе оставила, сама не заметила. На пляж теперь не выйдешь. Хотя, вы, мальчишки, такими пятнами любите хвастаться.
И вдруг, закинув лицо к потолку, громко сказала с восторженным ужасом:
— Какая же я дрянь! Господи, какая дрянь!
— Почему?!
— Да разве можно было мне с тобой? Совсем я с ума сошла!
— Давай поженимся.
— Ой, не смеши меня! Дурачок. Да я на семь лет тебя старше!
— На шесть с половиной!
— Мало, что ли?
— Шекспир тоже женился в восемнадцать лет, и жена была на шесть лет старше.
Стелла расхохоталась:
— Ты что — Шекспир?
— И у Наполеона жена была на шесть лет старше.
— Ой, не могу! Ты что — Наполеон?
Она заливалась смехом.
— А если будет ребенок? — спросил он.
Должно быть, слишком явно в голосе его прозвучал испуг. Стелла перестала смеяться. Сказала раздраженно:
— Успокойся ты, не будет никакого ребенка! Что же я — дурочка, не знаю, когда мне надо беречься, когда нет?
И вдруг посерьезнела:
— Вот что, мы с тобой больше не увидимся. Ты за мной не ходи и не звони мне, слышишь!
— Почему?!
— Потому! Игра есть такая детская: «Первый раз прощается, второй раз — запрещается!» Играл в нее маленький?
— Я тебя люблю.
— Перестань! — строго сказала она и зажала ему рот ладошкой. — Молчи, ничего не говори сейчас!
Несколько секунд они в упор смотрели друг другу в глаза. Неожиданно Стелла взяла его за плечи и сдавила так, что ногти больно вонзились ему в тело.
— Ты что?! — вскрикнул он.
А у нее странно искривился рот, затуманился взгляд, опустились веки. Она опять трудно застонала, медлительно и сильно охватывая его и вбирая в себя…
Вечером, когда он провожал ее на вокзал, Стелла вновь повторяла:
— Не ходи за мной больше! Не ходи и не звони, понял?!
Он ничего не понимал, но боялся возражать ей, чтобы не рассердить. Он еще не мог свыкнуться с мыслью, что всё уже произошло и завершается так нелепо обыденно. А Стелла вдруг начала расспрашивать его о какой-то ерунде, вроде того, хорошо ли кормят в доме отдыха. И в голосе ее звучали прежние, взрослые, покровительственные нотки. Он что-то отвечал. Его опустошенное тело было неприятно невесомым, ватным. Болела голова. Стыдно было признаться самому себе, но больше всего хотелось, чтобы Стелла поскорей уехала.
Электричка на Ленинград отходила почти пустая. Стелла уселась в вагоне у окна и, когда поезд тронулся, помахала рукой и улыбнулась ему сквозь стекло своей обычной, снисходительной улыбкой.
Он наконец-то остался один на безлюдной платформе. Но облегчение не наступило. Его даже подташнивало слегка от усталости, разочарования и стыда.