Караван подводных лодок
С нашей красною звездой
Проложил свою орбиту
(Ой — да)
Вокруг света под водой!
Это была одна из сенсаций той весны 1966 года: группа советских атомных лодок (сколько именно — не сообщали, тайна) совершила подводное кругосветное плавание.
Янки бомбу потеряли,
В море не могли найти.
Попросили бы Горшкова,
(Ой — да)
Подобрал бы по пути!..
В зрительном зале вспыхивали смех, аплодисменты.
Нина внимательно смотрела на экран телевизора и тоже улыбалась. Он понимал: не так уж она восхищается мастерством и глубиной мысли «Ярославских ребят». Это от смущения, ведь они впервые вдвоем. Это для того, чтоб избежать разговора с ним.
Он встал и убавил громкость.
— Зачем? — спросила Нина, не глядя на него. — Я хочу послушать.
— Ну, они же глупости поют! Что смешного в том, что американский бомбардировщик развалился и водородные бомбы из него выпали? Хорошо, что ни одна не взорвалась, ни на суше, ни та, которая в воду упала, а то бы половину Испании смело. А если бы не над Испанией это случилось, а возле наших границ?
Ему понравилось, как умно и решительно он это сказал. И независимо, даже смело: концерт шел в присутствии правительства и «глупостям» аплодировали первые лица государства.
Нина пожала плечами. А его током пробило отчаяние: да что же он за болван такой! Впервые в жизни с ней наедине — и городит какую-то чепуху о водородных бомбах! Ведь они вдвоем, одни в комнате, нереальность, чудо… И без всякого перехода он сказал горячо, на одном дыхании, так, словно душу выдохнул из себя и осталась только легкая, пустая оболочка тела:
— Нина, я тебя люблю, выходи за меня замуж!
Она посерьезнела. Ответила почти так же, как месяц назад на мосту:
— Не надо об этом… сейчас.
— А когда же можно будет? — глупо спросил он. Сразу понял, что глупо, и опять обругал себя.
Она улыбнулась, снова чуть пожала плечами. Но в нем — наконец-то — вскипело самолюбие. Мужчина же он, в конце концов! Мужчина, а не мальчишка (вспомнил)! Встать, шагнуть к ней, схватить за высокие плечи, притянуть к себе, впиться губами в ее бледные, прекрасно очерченные губы, в ее дыхание…
Он не сдвинулся с места. Только угрюмо сказал, решимостью голоса, как щитом, прикрывая отчаянное биение сердца и дрожь в коленях, — сказал, словно приказывая ей:
— Тогда — осенью. На третьем курсе.
Бог знает, с чего мелькнул в его распаленном мозгу и слетел с языка именно этот срок. Будто не только ей, но и себе самому назначал отсрочку, в глубине души еще пугаясь перехода во взрослую жизнь.
А решилось всё окончательно через несколько дней, когда они, тоже впервые, пошли вместе в театр.