— Сколько? — интересовался он.
— Четыреста шестнадцать, — сказал Мануэль.
— Больше сотни! — Томас быстро зашагал прочь. Джозеф, провожая его взглядом, увидел, как он заходит в сарай. Он повернулся к возчику:
— А остальные дойдут до Сан-Хоакина, Мануэль?
Мануэль слегка повёл плечами.
— Мы поедем медленно. Может быть, найдём немного травы. Может быть, найдём и что-то ещё. Но какое-то количество коров мы всё равно потеряем. Ужасно не хочется вашему брату терять коров. Любит он коров.
— Отдайте им всё сено, — распорядился Джозеф. — Когда сено закончится, мы поедем.
— Сено закончится завтра, — сказал Мануэль.
В фургоны, стоявшие во дворе, загружали матрасы, клетки с цыплятами и кухонную утварь, аккуратно укладывая их друг на друга. Чтобы помочь перегнать стада, приехали Ромас с ещё одним возчиком. На плечи Рамы ложились стирка, уход за Томасом и управление студебеккеровским фургоном с зерном и двумя бочонками воды. Натянув на повозки брезент, в них разместили запасы продовольствия, трёх живых свиней и пару гусей. С собой брали всё, чтобы хватило до зимы.
Вечером, когда Джозеф сидел на крыльце своего дома и наблюдал за последними приготовлениями, Рама, оставив работу, подошла к нему и присела на ступеньку.
— Почему ты остаёшься? — спросила она.
— Кому-то ведь надо присматривать за ранчо, Рама.
— Но что осталось, за чем присматривать? Томас прав, Джозеф; здесь нечего терять.
Его глаза высматривали гряду с чёрными соснами.
— Здесь есть, что терять. Я останусь на ранчо.
Она глубоко вздохнула.
— Полагаю, ты хочешь, чтобы я взяла малыша к себе.
— Да, я не знаю, как его нянчить.
— Знаешь, в палатке ему предстоит не очень-то сладкая жизнь.
— Ты хочешь взять его себе, Рама? — спросил он.
— Да, хочу. Хочу, чтобы он был моим.
Джозеф отвернулся и снова поднял глаза на сосновый лес. Край солнца опустился за Пуэрто-Суело. Джозеф подумал о старике и его жертвоприношении.
— Зачем тебе ребёнок? — тихо спросил он.
— Потому что он — часть тебя.
— Ты любишь меня, Рама? Так?
У неё внезапно перехватило дыхание.
— Нет, — воскликнула она. — Я тебя почти ненавижу.
— Тогда забирай ребёнка, — быстро сказал он. — Ребёнок — твой. Клянусь. Он твой — навсегда. Я больше на него не претендую.
И он быстро, словно ища ответа, посмотрел на гряду с соснами.
— Как я могу быть уверена? — Рама была обеспокоена. — Если ребёнок должен стать для меня своим и ему придётся думать, что я — его мать, как я могу быть уверена, что ты не приедешь и не заберёшь его назад?
Он улыбнулся, и знакомое умиротворение охватило его. Он указал на мёртвое, лишённое листвы дерево у крыльца.