Элизабет была миловидной и весьма решительной девушкой. У неё были курчавые волосы, маленький носик и подбородок, который заострился оттого, что она постоянно задирала его наперекор отцу. Глядя в её прекрасные серые, широко расставленные глаза с длинными ресницами, можно было подумать, что она обладает каким-то сверхъестественным знанием. Высокая и стройная, она вся была как один туго натянутый нерв. Отец отмечал её недостатки или то, что, как он думал, было её недостатками. «Ты вся в мать, — говорил он. — Твой разум скован. У тебя нет ни капли здравого смысла. Всё, что ты делаешь — способ того, как ты себе это представляешь. Возьмём твою мать, женщину недалёкую, происходящую из шотландских горцев — её собственные отец и мать верили в небылицы, и, когда я в шутку городил всякий вздор, она так разевала рот, что, того и гляди, челюсть отвалится. Она говорила так: «Есть вещи, которые не кажутся убедительными, но они таковы, а это — одно и то же». Держу пари, твоя мать, прежде чем она умерла, и тебе забила голову небылицами».
Ещё он создавал для неё модель её будущего. «Придёт время, — пророческим тоном вещал он, — когда женщины будут сами зарабатывать себе на хлеб. Непонятно, почему женщина не может освоить какую-нибудь профессию. Взять тебя, например, — говорил он. — Придёт время, и скоро, когда всякая девушка вроде тебя будет так или иначе зарабатывать и пошлёт к чёрту первого же мужчину, который захочет на ней жениться». Тем не менее, Макгрегор был очень удивлён, когда Элизабет начала готовиться к экзаменам, чтобы получить возможность работать учительницей. Макгрегор почти смягчился. «Ты так молода, Элизабет, — убеждал он её. — Тебе только семнадцать. Подожди, по крайней, мере, пока окрепнешь». Но Элизабет, торжествуя, тихонько посмеивалась и ничего не отвечала. В доме, где всякое утверждение тотчас же вызывало на себя сокрушительные потоки аргументов против, она научилась быть молчаливой.
Для девушки с характером профессия школьной учительницы была большим, чем занятия с детьми. По достижении семнадцатилетнего возраста она могла сдать экзамены в своём округе и отправиться навстречу приключениям; то есть под удобным предлогом она получала возможность покинуть свой дом и город, где люди слишком хорошо её знали, возможность сохранить репутацию разбитной, но разборчивой в знакомствах молодой особы. В месте, куда её распределили, её не знали, и она казалась загадочной и желанной. Она знала дроби и поэзию, могла немного читать и говорить по-французски. Иногда она надевала батистовое или даже шёлковое бельё, о чем можно было догадаться, взглянув на те вещи, которые она вывешивала сушиться после стирки. Все эти обстоятельства, которые у обычного человека считались бы чванством, в учительнице восхищали и обнадёживали, так как она была персоной важной не только в образовательном, но и в общественном смысле, задавая интеллектуальный и культурный тон в своём округе. Люди, среди которых ей предстояло жить, не знали её детского имени, и она приняла титул «мисс». Покров тайны и учёности укутывал её, а было ей семнадцать лет. Если в течение полугода она не вышла бы замуж за самого достойного холостого мужчину в округе, ей грозила участь превратиться в мегеру, ибо женитьба на школьной учительнице могла повысить социальный статус мужчины. Её дети считались бы более развитыми в умственном отношении, чем другие дети. Преподавание в школе могло стать, если учительница хотела сделать его таковым, искусным ходом, определённо ведущим к замужеству.