Караван неспешно двигался на юг. Верблюды оказались не из тех животных, которых можно пришпорить и пустить в галоп, хотя, как поведал Кергелен, когда захотят, они умеют быть резвыми.
Леон поначалу удивился, увидев Фатиса в седле. Ведь рабам не только воспрещалось носить парики, но и сидеть верхом. Однако, как выяснилось, на верблюдов запрет не распространялся. Только на лошадей и слонов.
Нежелание куда-либо спешить было свойственно не только двугорбым животным. Вся жизнь в Тассирии текла медленно и томно. Кипучую деятельность можно было наблюдать лишь на пристанях и на рынке. В иных же местах тассирийцы вели себя так, словно спешка – жуткое прегрешение. Видимо, это из-за солнца. Оно жарило, не зная никакой пощады. Иногда, крайне редко, на небе появлялись облака, но их было так мало, что они едва бросали тень на диковинный знойный мир. А вот дождя за те долгие недели, что Леон со спутниками пробыли в империи, не было. Как только тассирийцы умудрялись что-то выращивать?
Во второй половине дня, когда миновали обширные угодья, относящиеся все к той же загородной резиденции, Леон получил ответ. Караван двигался по дороге, вымощенной каменными глыбами. Неизвестно, как этого удалось добиться, но камни были совершенно плоскими и плотно подогнаны друг к другу. Слева по ходу лежали огромные зеленые поля. Тут и там можно было разглядеть трудящихся крестьян и тележки с мулами. Некоторые мулы не тянули тележки, а несли большие плетеные корзины по бокам. Через равные промежутки гладь полей пересекали зеркальные полосы оросительных каналов.
– На востоке протекает великая река Гибракта. Каналы идут от нее, – пояснял Фатис Кергелен. – И этим каналам уже почти тысяча лет…
Все это было, конечно, весьма занимательно, но рассказы о повадках верблюдов и о великих трудах по орошению пустыни Леон слушал рассеянно. Более всего мысли молодого гринвельдского принца занимала Инара, прекрасная наложница императора Шерегеша Двенадцатого, одна из трех его мильнери, девственница, которая должна была пройти инициацию, то есть возлечь с повелителем и лишиться невинности. В то самое время, пока Леон, потерявший всяческий покой от любви к девушке, на которую даже смотреть нельзя, будет участвовать в глупом развлечении, именуемом охотой на пеших драконов.
Леон вспоминал ночи, что он провел на верхней площадке башни, рядом с соломенным истуканом, изображающим стража с большим луком. Вспоминал, как предложенная ему, дабы скрасить одиночество, рабыня Шатиса отвела его на эту площадку и показала лицо Инары, обычно скрытое от посторонних глаз вуалью. Тогда он почувствовал, что земля, весь сущий мир ушли из-под ног. Тогда он понял, что впервые полюбил. Следующей ночью чувства снова привели его на площадку, и непостижимым образом на свою террасу вышла и Инара. А потом он слушал ее голос, томно и с мягким акцентом произносивший его имя.