Бабка по отцу, Рипсимэ, в дом не допускалась, виноватая, надо полагать, в том, что была матерью человека, не сумевшего разбогатеть. И вдова Петроса Сарояна. Рипсимэ Тер-Ованесян, ожидала новостей у себя дома, неподалеку от нас.
Хотя Минас и Петрос оба были Сарояны, родственниками они не были: Петрос стал Сарояном по отчиму. Фамилии его отца я не знаю, но наверняка она не была Сароян, и вот вам первая же проблема: как я буду называться?
Если по правилам, то моя фамилия должна быть та же, что у прадеда по отцовской линии. Особой важности во всем этом нет, и ничем не хуже Сарояна Григорьян, Авакьян, Овсепян, Мурадян и тому подобные. Главное, есть мальчик, у которого отец Сароян и мать Сароян. Мать сказала:
— Козетт, Зейбл, Генри — интересно, какое имечко он придумает для этого?
На следующий день «он» приехал из Сэнгера на велосипеде и придумал «этому» имечко Уильям — в честь своего друга доктора Уильяма Стоунхилла из Нью-Йорка, тоже пресвитерианского проповедника, за три месяца до этих событий скончавшегося. Имя, место и дату рождения он записал в домашней Библии, и в свой срок я прочитал эти записи на английском, подучился и прочел то же на армянском. Словом, дело было сделано: Уильям Сароян и так далее, и прочее, и яви, господи, ему свою милость, и все в этом роде. Потом он сел на велосипед и укатил обратно в Сэнгер, на виноградник своих кузенов Мурадянов, ребят его тетки по материнской линии, где в горячую пору набивал руку на сборе винограда. Хочу думать, он научился его собирать и, надеюсь, не забывал время от времени положить в рот ягоду-другую.
Потому что лучшее, что было в наших краях, — это виноград: виноградники, виноградные лозы, виноградные листья и гроздья винограда. Если я что и ценю в жизни, так это виноград.
В 1944 году в Лондоне я выкладывал за гроздь винограда полновесный британский фунт. Я ел виноград и вспоминал Фресно, давно истлевшего в могиле отца, мать, наконец-то обживавшую свой новенький дом в Сан-Франциско. В те дни британский фунт шел примерно за пять долларов и виноград в Лондоне был только из оранжерей. Я купил в подарок для Шоу[1] гроздь мускатного винограда, гроздь ривьерского, желтую дыню, еще фруктов и овощей, но Шоу был действительно оригинал, когда начинал выламываться, и корзину фруктов и овощей истолковал на свой лад. Он увидел случай блеснуть очередной остротой, если вам угодно считать остротой вредные речи старикашки.
— Почему все в Америке считают, что я недоедаю? Мне всего хватает. Я не могу съедать больше, чем мне нужно. Придется все это отдать соседям. Мне это ни к чему. — (А почему не посидеть минутку молча, почему не сдержаться, пока я не уйду, а потом взять мускатную гроздь, отколупнуть виноградинку, положить ее в свой многословный рот и съесть ее, сбросив маску великого оригинала? Ведь это истина, что вам нужен виноград, нужен, как ничто другое на свете.)