Андрей Гребенков, мужик чернобородый и угрюмый, сидел в то утро дома, в своей землянке, против крохотного оконца. На лавке перед ним были разложены шилья, концы дратвы, вар и прочие шорные принадлежности. Собрался он чинить хомут и первым делом дратву в иголку хотел заправить — не тут-то было! Как ни напрягал он свои колючие глаза, как ни сводил к переносице широкие брови — ни за что не мог попасть концом дратвы в игольное ушко. Темно! Да еще вертел, вертел иголку в заскорузлых толстых пальцах и уронил на пол. А на полу-то солома с ночи не убрана. Вот и отыщи ее теперь — иголку!
Кого бы молодого на помощь позвать, глазастого, так где ж его взять? В молодости родила ему жена двух сыновей, Петра да Дороню. Погодки-сыновья выросли и поженились так же друг за другом в один год. Потом землянки поставили каждый себе и ушли врозь — тоже в один год.
Покряхтел Андрей, поругал сам себя всякими нехорошими словами, осторожно отодвинул скамейку, на какой сидел, и, опустившись на колени, опасливо стал прощупывать солому в том месте, куда упала игла.
За этим занятием и застала его жена, вскочившая в избу, как встрепанная.
— Андрюха! — сполошно взревнула она. — Чего ж ты ползаешь-то тута! Казаки наехали на заимку, опять гонють нас!
Молодо подхватился Андрей, накинул шапку, сдернул с гвоздя шубу и, надевая ее на ходу, уже за дверью объяснил:
— Иголку я обронил тама. Ищи!
От яркого уличного света в глазах у Андрея потемнело, но скоро прошло это. На улице, с хуторского конца, разглядел толпу мужиков и баб, а перед ними — человек пять верховых казаков.
— Кровопивцы вы все! — донесся до слуха голос Дорони. — Разбойники с большой дороги!
Разговор, видать, не только что начался, и страсти уже кипели вовсю.
— Вас, мужиков голодраных, посадили на свою шею, теперя не скинуть никак! — Это, кажись, Нестер Козюрин высказывается. Больше всех он верховодит. Сам на своей земле никогда не работает — в аренду сдает да конокрадством занимается, а зла в нем больше всех. — Ежели б вы работать не ленились, могли бы и за землю подороже заплатить…
Не от быстрой ходьбы — от этих слов прострелило Андрею сердце, рукой схватился за грудь и еще прибавил шагу. По толпе, видать, эти слова хлестнули резвее бича.
— Да ты сам-то, — завизжал Дороня, — когда работал, гнида паршивая?! От водки только потеешь, а рабочего поту не знаешь!
— Нашими слезами живешь! — послышался бабий голос. Толпа заходила, двинулась на Нестера, загалдела — кто же еще так работает, как мужик? Всех он обрабатывает! Нестер взмахнул несколько раз нагайкой, огрел кого-то из тех, кто поближе оказался, но его выдернули из седла, подмяли. Трое других казаков было кинулись на толпу с нагайками… И не миновать бы великой беды, да бросился Андрей Гребенков к толпе, заорал не своим голосом: