— А тетка Дарья-то где ж? Никто, что ль, тебя не провожает?
— Заворотил я ее от татарских мазарков домой. Чего ей тут до вечера со мной колготиться!
Выглянув из-за плеча Макара на дорогу, Катерина дрогнула, как от грома, побледнела и, ткнувшись лицом в его распахнутую грудь, страстно запричитала:
— Спаси, спаси мине, дядь Макар! Не выдавай!
— Чего ты? — не сразу понял Макар.
— Да все они, все вон едут: и свекор-батюшка, и свекровушка, и Кузька с ими…
Запахнув ее полами полушубка и прижав к себе, Макар из-за поднятого воротника покосился на дорогу и увидел уже проехавшую в дровнях семью Палкиных. Сзади за санями на привязи шел строевой гнедой конь Захара Ивановича. За ним тянулась целая вереница подвод с казаками и бабами станицы Бродовской.
Казаки ехали хмурые, невеселые. Бабы с ними — поникшие и убитые. А на одной подводе, где-то в хвосте обоза, собралось человек пять молодых казаков. Эти зубоскалили и ржали на всю улицу. Увидев у ворот мужика в обнимку с бабой, они смекнули, видимо, что тут прощаются не муж с женой, и понеслось оттуда:
— Гляди, гляди, как он ее жмет! И людей не совестится.
— Худое дело, коли жена надоела! К суседке, видать, прилабунилси.
— А у наших казаков обычай таков, — выкрикнул кто-то постарше, уже издали, — поцеловал куму, да и снасть в суму!
Замыкал обоз Иван Васильевич Смирнов. Он ехал на высоком чалом коне в полной казачьей обмундировке, с шашкой на боку. На выкрики молодых нахмурился, провел рукой по широкой бороде, будто погладив ее, и зычно крякнул, ничего не сказав. Но голоса́ враз поникли, сгасились, уходя вдаль.
— Проехали, что ль, черти окаянные? — шепотом спросила Катерина, все еще прижимаясь к Макаровой груди и боясь шевельнуться.
— Проехали, — вздохнул Макар, только теперь поняв горькую участь этой женщины: ведь ей и по улице-то ходить опасно.
Катерина отодвинулась от него к воротам и, вытирая слезы, опять спросила:
— Дык про Васю-то чего ж ты ничего не говоришь?
Макар снова в карман за кисетом полез, нахмурился, долго с цигаркой возился и, прикурив, тяжело выговорил:
— Бумага пришла, будто бы пропал он без вести…
Катерина не заплакала. Словно голую в прорубь ее опустили. Задохнулась и через силу выдавила:
— Давно?
— Вчерась… Не видал я той бумаги. Сказывают, и Шлыковым такая ж бумага об Гришке пришла.
Не удержалась бы, наверно, Катерина — в голос бы заревела, но снова сжалась вся и приникла к Макару.
— Чего там опять? — тихонько спросил он, втягивая голову в воротник.
— Трое конных полицейских вон поехали, а с той стороны ровно бы ваш дядь Мирон едет.