Но все это было, как теперь казалось, давным-давно. Четвертый месяц пошел с тех пор, как ринулась в неведомое путешествие бабка Ефимья, дабы спасти своим теплом либо хоть увидеть, как навеки закроются сыновние очи. В те же дни и Макар уехал. С дороги, из какой-то Орши, что ли, была от него короткая писулька, да на том и заглохло все. И бабка будто в воду канула, словно бы водяной ее слопал. А от Васи — целая вечность — десять месяцев нет ничего! А может, была та весточка распоследней? Может, давно не ходит он по белому свету, а расклевали его черные во́роны и косточки белые тлеют под непогодами.
И все-таки жадно молилась о нем Катерина, каждую ночь разговаривала, как с живым. И до того доходило, что являлся он к ней среди ночи — тощий, в чем душа держится, в одном нижнем белье, грязный весь, вшивый. Так и ползут они по рубахе и по подштанникам. Глаза угольками светятся, стыдливо прячет он их и молчит. Ни словечка не вымолвил ни разу.
Но были то лишь страшные сны и видения. В яви же начинала давить беспощадная нужда. Каждый день ходила она в поисках заказов и, ничего не найдя, возвращалась в пустую бабкину избушку. Ни козы, ни даже кошки давно в хозяйстве не было. Добрую половину мяса этой козы прихватила с собою Ефимья. Внучатам уделила сколько-то. А остатки расчетливо, с бережью доедала Катерина.
Миновали тоскливые, тягучие рождественские праздники. В ночь под Новый год пробовала Катя гадать. И на воске гадала — живой вроде бы Вася, и в то же время как-то неясно все это вырисовывается. Ничем не порадовал ее наступивший семнадцатый год, как и многие миллионы других людей, обездоленных войной.
Отчаяние породило в ней не то смелость, не то злое безразличие — по городу ходила почти без опаски, готовая встретиться с кем угодно из знакомых, и даже на всякий случай придумала хитрый разговор, чтобы заморочить человеку голову, будто не живет она в Троицке, а находится здесь проездом.
И, будто вознаграждая за смелость, судьба хранила ее от опасных встреч.
Однажды в начале светлого морозного дня, неранним утром, вдарилась Катерина в сторону Форштадта и забрела в Малоказарменский переулок. Дома тут стояли разные, но больше, видать, состоятельные обитали хозяева. Приветливостью своей, что ли, приглянулся ей небольшой дом — полуэтаж внизу, высокое парадное крыльцо, — в него и направила мученические свои стопы. Парадная дверь оказалась незапертой.
Перешагнув порог, она попала в небольшую, чисто побеленную залу с блестящим паркетным полом. Подоконники и рамы выкрашены белилами. На окнах — дорогие тяжелые шторы. Несколько небольших круглых столиков, на них — красивая чистая посуда. Возле каждого столика — по четыре венских стула, а возле стен — три мягких диванчика, обитых недорогой бордовой тканью. Портьеры на дверях, ведущих куда-то внутрь дома, — тоже бордовые. В углу на полумягком стуле стоял баян, прикрытый бархатной салфеткой.