— Ма, я с подружками в кино! С Натой, Фирой, Гюлей! — она привычная к чужим людям в доме, мельком поглядев в его сторону, забежала на кухню, тут же выбежала оттуда с булкой в руках и исчезла за дверью, успев на ходу с набитым ртом бросить ему:
— Привет!
Произошло все молниеносно, так что человеку неподготовленному могло показаться, что девочка привиделась, а её крик — слуховые галлюцинации.
Через минуту после нее в дверь постучали и, не дождавшись приглашения, вошел молодой человек лет двадцати, поздоровался и уселся на стул возле того стула, на котором только что сидел Эмин. Женщина, было видно, пока все еще пребывала в шоке, который постепенно переходил в простую растерянность, была заторможена и даже не ответила на приветствие нового посетителя. Эмин, кончив умываться, тоже уселся на свой стул, не зная, что делать. Женщина подошла к молодому человеку, оглядела рассеянно его лицо и будто через силу произнесла:
— Нет, пока рано… Завтра придете… А вы, — обратилась она вдруг к Эмину, — пока останьтесь.
При этих словах, сердце Эмина облилось горячей волной радости от неоправданных ожиданий, и он почувствовал, как медленно просыпается и взлетает его воробышек, на лету превращаясь в орла. Но зря он надеялся, зря думал, зря размечтался, забыв поговорку: думай о плохом, но надейся на хорошее. Он и думал, и надеялся, и мечтал только о хорошем, а это понятно: при несбывшихся надеждах приводит к стрессу и дисбалансу в организме, особенно в молодом, темпераментном организме.
— Вот что я вам скажу, — проводив пациента и заперев за ним дверь, налетела на него женщина, потрясая указательным пальцем у него перед носом и сердито перейдя на «вы». — Если только вы осмелитесь кому-нибудь… кому-нибудь… — видно было, что она плохо владела собой, была разъярена до крайности и даже грудь у нее покраснела, но говорила она шепотом, — кому-нибудь о том… что произошло…
И опять её груди были в опасной близости от его носа, его глаз, его рук.
— А как вас звать? — спросил он тоже шепотом.
Она опешила, стала мягче, остекленевший от ярости взгляд утратил свою безадресную направленность, она удивленно посмотрела на него, не находя слов, и первое что пришло ей в голову — ответить на вопрос.
— Роза, — сказала она опять очень тихо.
— Извините меня, Роза, — по-школярски сказал он, поднимаясь со стула. — Я больше не буду.
Но роскошное тело зрелой женщины с ослепительно чистой кожей было слишком близко от него, как он не успокаивал себя, он не мог совладать с собой, и он вцепился в это тело, словно в нем в этом теле, словно в ней, в этой женщине было его спасение, будто она только могла спасти его от чего-то страшного, что мучило изо дня в день, не давало покоя по ночам и старалось опозорить каждую минуту днем.