— Лучше в меня, чем в тебя, — поспешно возразил Томас. — Пусть ждет. Уверяю тебя, Кэт, я знаю, что делаю. Я долгие годы провел в странствиях, глядя себе под ноги, и глаза мои всегда были широко открыты. Я знаю, как его найти.
— Если он не найдет вас первым! Здесь не Пенджаб. Тут все по-другому, Томас!
— Да, здесь все по-другому, — согласился он. — Но только не люди. Можешь переехать из одной страны в другую, сменить один пейзаж на новый, чтобы обнаружить — люди везде, в сущности, одинаковы. У них одни и те же желания и потребности, одинаковые тревоги и добродетели. Все те же гордость и тщеславие. Посему выходит, что действия их предсказуемы. Поверь мне. Беркстед умен, и у него было преимущество неожиданности, но сейчас он его лишился.
— Обещайте мне, что будете осторожны.
— Клянусь тебе. Клянусь своей жизнью.
В конце этой замечательной речи Томас, наклонившись в седле, привлек ее к себе и поцеловал. Уверенный поцелуй, открытый жест обладателя — сейчас, во дворе конюшни, на глазах у всех он целовал Катриону так же, как в уединении ее спальни. На губах остался его вкус, сильный и чистый, как вода, или надежда, или терпение. И Катрионе казалось, что никогда не сможет она заполнить колодец своей жажды этой живительной сущностью, которой стал для нее Томас.
А потом он ее отпустил. Губы Катрионы задрожали, щеки опалил жаркий румянец. Но вокруг не было никого, разве что несколько безучастных к происходящему работников. Похоже, главный конюшенный и кучер по прозвищу Верзила Хэм незаметно удалились, чтобы им не мешать. Поэтому Катриона могла бороться с подступающими слезами без свидетелей. Только и оставалось ей, чтобы взмолиться Небесам. Пусть Томас вернется живой и невредимый!
Казалось, это слишком — довериться Богу, который уже доказал ей свое полнейшее равнодушие.
— Будьте осторожны. — Вот все, что она могла сказать.
— Я всегда осторожен. — И, поцеловав в последний раз, он отпустил ее и ускакал прочь. Питхар неслась по подъездной аллее, цокая копытами, из-под которых брызгами летел мелкий гравий.
Катриона смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом привратницкой, а затем повернула к дому, где ей, несомненно, предстояло сходить с ума от тревоги и беспокойства. Придумывать гадкие — и любовные — слова, которые скажет ему, если он не вернется к ней меньше чем через…
Дорогу ей загородил один из грумов из Даунпарка. Сначала она отметила лишь бросающуюся в глаза коричнево-желтую с синей отделкой ливрею, которую носили лакеи и грумы, когда приходили из имения Даунпарк, чтобы прислуживать графу Сандерсону и его семье.