– Нет, сэр,– повторил Уэллс, сдерживая возмущение.
Похоже, последние шесть недель отец пытался представить себе его в образе какого-то бунтаря, перекраивая свои воспоминания, чтобы понять, как сын, в недавнем прошлом блестящий студент, а ныне – кадет высшего ранга, совершил самое громкое в истории правонарушение. Однако даже знание истины вряд ли помогло бы отцу справиться с шоком. Ничто не могло оправдать в глазах Канцлера поджог Райского Древа, саженец которого принесли на Феникс прямо перед Исходом. Но Уэллс посчитал, что у него не было другого выхода. Он должен был что-то сделать, чтобы присоединиться к отправляющейся на Землю сотне, потому что узнал, что в ее состав вошла Кларк. А поскольку он был сыном Канцлера, в Тюрьму его могло привести лишь громкое, резонансное правонарушение.
Уэллс помнил, как шел через толпу, собравшуюся на Церемонию Поминовения, ощущая на себе взгляды тысячи глаз, как дрожала его рука, когда он вытащил из кармана зажигалку, и тьму озарила яркая вспышка. Несколько мгновений все молча смотрели, как Древо охватывает пламя. Поэтому, когда во внезапно воцарившемся хаосе охранники рванулись вперед, невозможно было не понять, кого именно они схватили.
– Что ты, черт возьми, себе думал? – спросил Канцлер, недоверчиво глядя на сына.– Зал мог выгореть целиком, и все люди погибли бы.
Наверное, лучше было бы соврать. Отцу легче будет думать, что Уэллса взяли на «слабо». Или, может быть, лучше прикинуться, что он был под кайфом? Любой из этих сценариев устроит Канцлера куда больше, чем истина, которая заключается в том, что его сын поставил все на карту ради девушки.
Дверь госпиталя уже закрылась за ним, но улыбка Уэллса оставалась на месте, она словно вмерзла в лицо, как будто усилие, с которым он поднял уголки губ, повредило какие-то мышцы. Но, наверное, маме, чье зрение было затуманено наркотиком, этот оскал казался настоящей улыбкой, а теперь имело значение только это. Мама держала Уэллса за руку, а из него изливалась ложь, горькая, но безвредная. Да, у нас с папой все в порядке. Маме незачем знать, что они с отцом за неделю едва ли перекинулись несколькими фразами. Когда тебе станет лучше, мы дочитаем «Упадок и гибель Римской Империи». Они оба знали, что ей никогда не добраться до последней страницы.
Выскользнув из госпиталя, Уэллс начал прохаживаться туда-сюда по палубе В, которая, к счастью, пустовала: в этот час большинство людей находилось на учебе, на работе или в Обменнике. Сам он тоже должен сидеть на лекции по истории: еще недавно это был его любимый предмет. Ему всегда нравились рассказы о древних городах вроде Рима или Нью-Йорка, блистательное величие которых могло сравниться разве что с их падением. Но сейчас он не смог бы провести два часа среди однокашников, забрасывающих его мессенджер сообщениями, полными неловких, путаных слов сочувствия. Единственным человеком, с которым он мог говорить о матери, была Гласс, но в последнее время она как-то странно отдалилась.