— Ступай, — повторил Иван Дмитриевич.
— Не пойду, — плачущим голосом сказал Константинов. — Бейте, что хотите со мной делайте, не пойду!
Иван Дмитриевич молча развернул его к себе спиной и слегка поддал коленкой, выводя на указанный маршрут.
Константинов побрел куда было велено, бормоча:
— Им теперь наградные, им все. А нам? Бегаешь целый день, как собака…
Иван Дмитриевич подождал, пока он взойдет на крыльцо, затем отошел за угол, чтобы не видно было со стороны дома фон Аренсберга. Здесь он развязал мешочек. Бутербродов оказалось три, он поделил их почти поровну: два взял себе, один отдал Сычу. Откусил и с нетерпением стал ждать дальнейших событий, убеждая сам себя, что много времени это не отнимет.
Ветер начал стихать, слышнее стало, как шумит вдали разгулявшаяся Нева.
Получив бутерброд с салом, Сыч немедленно забыл о том, что Иван Дмитриевич гонял его до Знаменского собора в одной рубахе. Не было на него никакой обиды. Ну и что, что к жандармам послали Константинова? Зато хлеб с салом — вот он! А уж Иван Дмитриевич зря не даст, не-ет… Сыч бережно, как величайшую драгоценность, держал бутерброд на ладопи и не смел поднести его ко рту. Сердце пело: заслужил, заслужил!
— Ешь, — сказал Иван Дмитриевич. — Чего смотришь!
Сыч откусил и восхитился:
— Мед, не сало! Прямо на языке тает.
— Не слишком соленое?
— Кто вам, Иван Дмитрич, такое скажет, вы ему не верьте.
Помолчали, потом Сыч спросил:
— А чего мы стоим здесь, Иван Дмитрич? Ждем кого?
Ответа не последовало, и он, испугавшись, что сунулся куда не положено агентам, даже почти доверенным, решил завести сторонний разговор:
— Этот-то, что на монетке, он тому Наполеону кем же доводится?
— На киселе седьмая вода.
Иван Дмитриевич вынул часы, щелкнул крышкой. Оно, уже четыре доходит… Сутки назад в это время князь — фон Аренсберг открыл дверь парадного, запер ее изнутри, положил ключ на столик в коридоре, прошел в спальню, где камердинер начал стягивать с него сапоги, а те двое, сидящие на подоконнике за шторой, затаили дыхание. Иван Дмитриевич попробовал вообразить, будто сам сидит на том подоконнике. Иголочками покалывает затекшие ноги. Представил это, и получилось — сидит, ждет. Шепчет напарнику: «А вдруг не скажет, где ключ?» Тот отвечает одними губами: «Скажет…» И не слышно, и губ в темноте не видать, а понятно. В спальне горит лампа, свет проникает в гостиную, косой кровавый блик стоит на стене, отброшенный туда медным боком княжеского сундука. Ни ножом, ни гвоздем отомкнуть его не удалось. Пытались кочергой подковырнуть крышку, тоже не вышло.