Уолтерс обнял ее и поцеловал; она вернула поцелуй, но не очень внимательно. Глядела мимо него на незнакомца. Все еще обнимая ее, Уолтерс сказал: «Дорогая, это капитан Сантос-Шмитц. Он подрался, и я привел его сюда…»
Она оттолкнула его: «Младший, неужели?»
Ему потребовалось время, чтобы осознать недоразумение. «О, нет, Долли, он не со мной дрался. Просто я проходил поблизости».
Выражение ее смягчилось, и она повернулась к гостю. «Конечно. Добро пожаловать, Вэн. Позвольте взглянуть, что с вами сделали».
Сантос-Шмитц приободрился. «Вы меня знаете», — сказал он, позволяя ей взглянуть на повязки, которые уже наложил Уолтерс.
— Конечно, Вэн! Все в порту Хеграмет знают вас. — Она сочувственно покачала головой, разглядывая синяк у него под глазом. — Вы показывали на меня вчера вечером. — сказала она. — В «Веретене».
Он откинулся назад и взглянул на нее внимательней. «О, да! Вы выступали! Я видел ваше представление».
Долли Уолтерс редко улыбалась, но она умела морщить глаза и поджимать свои красивые губы, что еще лучше улыбки; очень привлекательное выражение. Она часто демонстрировала его, когда они поудобнее устраивали Вэна Сантос-Шмитца, кормили его и слушали его объяснения, почему ливийцы были неправы, когда рассердились на него. Если Уолтерс считал, что Долли рассердится на него за то, что привел этого бродягу в дом, он обнаружил, что тут ему нечего опасаться. Но время шло, и он начинал нервничать. «Вэн, — сказал он, — мне завтра утром надо улетать, и я думаю, ты рад будешь вернуться в отель…»
— Конечно, нет, Младший, — заявила его жена. — У нас здесь достаточно места. Он будет спать в кровати, ты на диване, а я лягу в другой комнате.
Уолтерс был слишком поражен, чтобы нахмуриться или ответить. Что за глупая мысль! Конечно, Вэн захочет вернуться в отель, и, конечно, Долли просто проявляет вежливость; ведь не может же она так повести дело, что они не останутся наедине ночью. В последнюю ночь. Ведь утром ему предстоит лететь в буш с этими раздражительными арабами. Поэтому он уверенно ждал, что Вэн сейчас извинится, а жена его примет извинения, потом уверенность становилась меньше, потом ее совсем не стало. Уолтерс не очень высок, но диван еще короче, и всю ночь он метался и ворочался на нем, жалея о том, что услышал имя Хуана Генриетты Сантос-Шмитца.
И сожаление это разделяло все человечество, включая меня.
Вэн не просто неприятный человек — о, это не его вина, конечно (да, да, Зигфрид, я знаю, убирайся из моей головы!). Он к тому же скрывался от правосудия, вернее, скрывался бы, если бы стало известно, что именно он прихватил из артефактов хичи.