Место по правую руку Ульне занял Освальд. Таннис он приветствовал кивком, но и только. Напротив него устроилась некрасивая женщина в черном наряде.
- Наша супруга, - Марта держала Таннис за руку липкими жадными пальцами. - Она в трауре.
- Марта, - окликнул Освальд.
А женщина в черном судорожно всхлипнула, она поднялась и четки, которые она сжимала, задребезжали. А может не четки, но серебряные тарелки… или канделябры… или стеклышки в уродливых окнах Шеффолк-холла.
- Да, Освальд? - старушка съежилась, она смотрела на него, не способная скрыть ужас. - Я опять что-то не то сказала, да? Прости… ты же знаешь, я никогда не умела думать о том, о чем говорю… у нас траур… наш дорогой отец умер…
- Марта!
- Он ведь и вправду умер! - торопливо произнесла Марта и вытащила из ридикюля помятое печенье. Она бережно собрала прилипшие к нему пылинки, скатала и вытерла о платье. - Такая скоропостижная кончина… возраст, не иначе, как возраст… нам всем так жаль, так жаль…
- Возраст, - глухо повторила женщина в черном, занимая свое место. Она держала спину прямо, а подбородок задирала так высоко, что шея ее изгибалась, а башня из темных волос опасно кренилась. - Бедный папа… я молюсь за его душу.
- Мы все молимся, - пробормотала Марта, отчаянно пережевывая печенье.
- Дорогой, - женщина отвернулась. - Ей обязательно присутствовать за столом?
- Марте?
- Нет.
- Обязательно. Мы ведь говорили об этом, - тон Освальда был мягким, но женщина отступила, она задрала подбородок еще сильней, и кожа на шее опасно натянулась.
Белая какая…
- Мы все - одна семья, - мягко заметил Освальд.
- Конечно, конечно… - Марта захихикала, роняя изо рта коричневые крошки. - Одна семья… как еще?
Таннис закрыла глаза, пытаясь отрешиться от дурноты.
Сон.
Безумный извращенный сон, рожденный страхами. Сейчас Таннис откроет глаза и обнаружит себя, лежащей в постели.
Открыла.
Ничего не изменилось, разве что свечей поубавилось, но их все равно было чересчур много, и свет заставлял Освальда болезненно кривиться.
- Не волнуйся, дорогая, - сказала Марта, вытирая губы ладонью. - Ты привыкнешь. А хочешь, я тебе шарфик свяжу?
Старик обретался у самой реки. Черный, какой-то осклизлый с виду домишко почти съехал в воду. Он опирался на врытые в землю столпы, которые покрывал толстый слой ила и грязи. И несмотря на холод, грязь эта продолжала гнить.
А может, и не грязь, но хозяин дома.
Он сидел на крыльце, широко расставив ноги, и полотняные штаны натягивались на коленях, а штанины задирались. Обмотанные тряпьем ступни гляделись непомерно большими, и Кейрен прижимал к носу платок, кляня себя за то, что не подумал о заглушках. И вообще, ведомый смутным предчувствием, полез сюда.