— Кто тебя просил это делать?! — прокричала она срывающимся голосом. — Кто дал тебе право вмешиваться в чужую судьбу, решать за другого человека, жить ему или умереть? Или ты возомнил себя Богом? Что ты молчишь? Зачем, зачем ты вытащил меня из воды, зачем ты заставил меня жить?!
Попавшаяся под руку керамическая тарелка полетела в стену, громко ударилась о бетонную поверхность стены и разбилась на мелкие куски. Ее глаза сверкали дикой злобой — в следующее мгновение она подлетела к нему и вцепилась в него, как дикая кошка.
— Ну, что ты молчишь? Нечего ответить? Так ведь я тебя не просила меня спасать, не просила! Откуда ты взялся, черт возьми, что ты там делал, ночью, на пляже, зачем ты появился? Ненавижу тебя, ненавижу!..
Он схватил ее за плечи, пытаясь успокоить, но она принялась вырываться, колотя его кулаками в грудь и без конца повторяя:
— Ненавижу! Ненавижу тебя!
В следующее мгновение, ощутив толчок его сильных рук, она отлетела на диван и разрыдалась в полный голос, закрыв лицо руками.
— Приди в себя, истеричка, — отрывисто и сухо произнес он, — или мне придется вызвать санитаров.
Больше он не сказал ей ни слова. Она лежала плашмя на диване, вздрагивая от беззвучных рыданий, не в силах справиться с дыханием, словно сквозь сон, слыша его голос:
— Да, Рита… Я уже выезжаю. Буду часа через четыре, может, чуть позже. Постараюсь… Да, конечно, с этим не будет никаких проблем… Успокойся, все будет хорошо.
Резко и отчетливо в наступившей тишине она услышала, как открылись и снова закрылись дверцы шкафа, непонятный шум где-то в коридоре, звук захлопывающейся двери — и снова в квартире воцарилась тишина, в которой все реже и реже раздавались ее всхлипы и приглушенные стоны. И его последние слова: «Успокойся, все будет хорошо» — почему-то долго еще звучали в ее сознании. Только ведь они были адресованы не ей…
* * *
Она пролежала без движения до самого вечера, равнодушно наблюдая, как солнце в светло-голубом прямоугольнике окна постепенно движется по небу, то прячась за облако, то снова загораясь ослепляющим желтым шаром, заставляя щурить уставшие, припухшие от слез глаза. Время от времени она впадала в забытье, засыпала тяжелым и неглубоким сном, вздрагивала, очнувшись от какой-то нелепой и страшной картины перед глазами — снова Максим, мертвая Лиля и ее муж, громко смеющийся над могилой жены, Мила, держащая на руках мертвого ребенка… Солнце садилось, верхушки деревьев за окном темнели, сливаясь в одно темное и неровное пятно. Она не могла заставить себя подняться — не потому, что это было для нее тяжело, а потому, что просто не знала, что ей делать потом.