Скажем, в той самой диванной комнате, в которой завершался процесс передачи прав на имущество, наиболее ценными экспонатами были исфаханские ковры ручной работы начала восемнадцатого века в количестве трех единиц. Помимо них — и антикварной, но вполне добротной мебели, которая прослужит без малого еще столетие, — в комнате находились также полотна Гейнсборо, развешанные подле обоих выходов из диванной (комната была проходной), и изображавшие помещичьи дома. Тот, что находился по левую руку от Алексея, был залит солнцем, а по правую — подвергался натиску бури.
И таковым же образом каждая комната немаленькой, в шестьсот с лишком квадратных метров усадьбы, имела в своем убранстве немало жемчужин прошлых веков, бриллиантами которой являлись два пасхальных яйца Фаберже, изготовленные для государя императора, а еще ломберный столик Людовика Четырнадцатого, инкрустированный медвяным янтарем.
Если сравнивать стоимость усадьбы и коллекции, что была размещена в ней, то соотношение меж ними было примерно один к трем, и не в пользу недвижимости.
Алексей понимал, что ни для себя, ни для Симы, никогда не купил бы подобную роскошь, а довольствовался бы обычной новостройкой из кирпича, выполненной по его заказу, и в месте, находящемся много ближе к столице. Если бы не было двух обстоятельств, все и решивших. Прежде всего семья Серафимы. Отец и мать его жены были на короткой ноге с Вагитом Тимуровичем — благодаря этому обстоятельству он и сошелся с Караевым, — а посему посчитали обязанными помочь знакомцу в нелегкое время. Еще они искренне считали себя ценителями прекрасного и просто не могли пропустить предложение Караева, пускай и вызванное столь неприятным обстоятельством, как замаячившее банкротство; если б не оно, едва ли Вагит Тимурович согласился расстаться с частью своих сбережений.
А в качестве приобретающей стороны был выдвинут сам Алексей. Последнего это изрядно смущало, особенно то, что в переговорах он играет лишь роль посредника. Мог бы привыкнуть, конечно, Алексей не раз выполнял подобные функции, собственно, и начал свою работу с семьей Серафимы как посредник. Мог бы, да что-то не давало. Может быть, воспоминание о том, что некогда был сам себе голова.
Как в данном случае. Когда Вагит Тимурович заговорил о том, что же он хочет из коллекции оставить при себе, Алексею пришлось срочно связываться по телефону с Андреем Георгиевичем. А после и вовсе передавать трубку Караеву, для уточнения деталей.
Караев оставил себе большею частью картины; не те, что висели в диванной, другие: полотна Маковского, Ренуара, Сислея, Коро, Васнецова, Васильева — всего четырнадцать холстов из сорока семи, находившихся в усадьбе.