– То есть как? – спросил один, в то время как второй вдруг закашлялся.
– А вы посмотрите, что тут у нас делается, – сказал Меринос и подвел их к окну в коридоре, откуда младший сержант Сафонов так любил озирать окрестности.
Из окна была видна вода. Она начиналась уже шагах в двадцати от здания милиции, и водная гладь уходила так далеко, что казалась бескрайней. Час назад вернулся мокрый до нитки Сафонов и доложил: вода заливает все и дошла почти до верха колючей проволоки. Теперь младший сержант, переодетый в чистое и, главное, сухое обмундирование, грел негнущееся туловище у рефлектора в дальней комнате.
– Дом-то еще стоит? – спросили посетители, к которым вернулся дар одновременности.
– Да вон он.
Казалось, что расстояние между домом и милицией сократилось – его съела водяная пустыня, из которой торчали редкие верхушки деревьев. Другие деревья, росшие ниже, у воды, прикинулись невысоким кустарником.
– И как туда добираться?
– Как? На лодке, – ответил Меринос.
И в окно постучалась лодка. Вернее, человеческая рука, протянувшаяся из лодки. Вода уже подступала к подоконнику.
Н. вышел из оцепенения, выглянул в форточку. В лодке сидел один человек. Порождественский. Брезентовая рыбацкая куртка придавала ему вид театрального заговорщика.
– Можно войти? – сказал он.
– Еще немного – и вы вплывете, – ответствовал Н.
– М-да, я сегодня в роли этакого деда Мазая. Кстати, я за вами. Изобразите, пожалуйста, одного из зайцев и извольте сесть в лодку.
– Зачем?
– Я отвезу вас в безопасное место. Вами тут кое-кто интересуется.
– Мною все время кто-то интересуется.
– Вы не поняли. Люди специально приехали из Москвы ради вас.
– Ах, вот как… – задумчиво протянул Н. – В таком случае вот он я. Если интересуются, пусть приходят…
– Вы не хотите бежать? – удивился Порождественский.
– Некуда бежать, – спокойно сказал Н. – Ведь до Финляндии мы с вами не доплывем?
– Не доплывем.
– Тогда не стоит и пытаться.
– Это ваше последнее слово?
– Можете даже считать, что это мои последние слова.
И лодка, привязанная, как конь, к наличнику, снова приняла своего одинокого седока.
Н. стоял на чердаке у окна и наблюдал, как Порождественский неуклюже работает веслами.
«Интересно, куда же он направится, – предвкушал некоторое развлечение Н. – Вот он, момент истины. Не ошибся ли я в этом человеке? Не лучше ли он, чем я думаю?»
Для верности Н. взял подзорную трубу. Порождественский медленно, но верно выгребал в сторону милиции.
Разрывы бывают во времени, в пространстве и в мыслях. В сущности, наша жизнь – разрыв в небытии, наши пути – разрывы в нехоженом, а наша философия – разрыв между началом, то есть творческим актом, и отдаленными последствиями. Каждый из нас – это отдаленное последствие, и эпоха наша – тоже отдаленное последствие. Мы пытаемся оторваться от своей эпохи, потому что она нам не нравится. И прошлые эпохи нам не нравятся. Нам нравится только будущее, и мы не хотим даже думать о том, что это не наше будущее, а чужое. Нам хорошо там, в чужом будущем, потому что нас там нет. Если мы туда попадем, это назовут научной фантастикой. Если мы живем в будущем предыдущей эпохи, которое для нас – настоящее, это называют реальностью. Если же мы скажем этому настоящему «прощай», то кто нам помешает выстроить себе иное настоящее – в пределах дома, квартиры, комнаты, Диогеновой бочки – и не допускать туда повседневность? Нет, правда, кто нам помешает? Только лишь эта самая повседневность.