— Тебе, кажется, нехорошо? — спросил я.
— Да так, у меня был грипп. Не стоило выходить из дому, но пришлось. — Она достала из сумочки ключи.
— Ты живешь здесь?
— Квартира принадлежит одному из приятелей Джимми, который уехал в Мексику. Он мне ее уступил.
— И ты живешь одна?
— Да. У Джимми квартира в восточной части города. Так я чувствую себя свободнее. — Она избегала моего испытующего взгляда. — Джимми пишет. Пока у него не получается. Но когда-нибудь он еще удивит всех.
Она нисколько не изменилась, пришло мне в голову. Неужели она никогда не избавится от своей привычки открывать неизвестных гениев? Разве опыт со мной ее ничему не научил? Не хватило урока, полученного от Чарльза Мэйтленда? Меня охватила ужасная, бессмысленная ярость на неизвестного Джимми, до которого мне не было никакого дела. Анжелика так и стояла с ключами в руке. К себе она не приглашала, но не похоже было, что она ждет моего ухода.
Равнодушным, светским тоном, обычно предназначенным для нудных собеседников, спросила:
— А ты теперь ничего не пишешь?
— Нет. До меня наконец дошло, что писателя из меня не вышло.
Она звякнула ключами, и только тут я заметил гранатовый перстень в форме дельфина у нее на пальце: он когда-то принадлежал моей матери, и я подарил его Анжелике шесть лет назад, незадолго до того, как мы отправились под венец из дома ее отца в университетском городке Клакстона. Вид перстня и тот невероятный факт, что она его еще носит, вывел меня из равновесия.
Все тем же равнодушным тоном она продолжала:
— Ты ведь женился на Бетси Кэллингем, да? Это было в газетах.
— Да.
— Тогда тебе хватит дел в изданиях ее отца.
— Я занимаюсь рекламой.
— О чем это я…
Она переступила с ноги на ногу, и я с опаской подумал, не пьяна ли она. В мое время она совсем не пила, даже на тех невероятных вечеринках, максимум рюмку-другую.
— Но ты счастлив, да? — спросила она. — Это главное. Я хочу сказать…
Тут она покачнулась. Я успел ее подхватить в тот миг, когда у нее подломились колени. Бессильно повисшее на моих руках тело было невероятно горячим.
— Тебе в самом деле нехорошо, — сказал я.
— Ничего, это грипп. Я сейчас соберусь. Извини. — Она теснее прижалась ко мне. Но возбуждение, которое я всегда чувствовал при каждом прикосновении к ней, во мне не ожило. Я подхватил ключи.
— Тебе нужно лечь. Я провожу тебя наверх, в квартиру.
— Нет, нет, я…
Я помог ей подняться по лестнице и открыл застекленные входные двери. Жила она на третьем этаже. Мы вошли в тесную гостиную, выкрашенную в темно-розовый цвет. В комнате не было другой мебели, кроме расшатанного стола и ужасного псевдовикторианского кресла с отделкой оленьим рогом. Сквозь открытую дверь была видна спальня, где на голом полу валялись потертые ночные туфли.