— Расскажи мне о Джимми, — попросила она.
— Что еще можно сказать? Кто-то застрелил его. Прошлой ночью. У него дома.
— Но кто?
— Откуда я знаю? Что я знаю о Джимми Лэмбе? Скорее уж это должна знать ты.
Очень-очень тихо она спросила:
— Думаешь, это сделала я?
Мне хотелось швырнуть ей в лицо:
«Почему бы и нет? Ты была от него без ума, а он ни в грош тебя не ставил. Перед тем как он был убит, вычеркнул тебя из своей жизни».
Но она его не убивала. Время смерти подтвердило это. И я был достаточно в своем уме, чтобы понять, что не время устраивать допрос. Убийцей она не была, была только досадной помехой. Нужно было ее обезвредить — ради Бетси, ради Дафны, ради Старика и, прежде всего, ради меня.
— Я знаю, что ты его не убивала, — сказал я. — Полиция утверждает, что он был убит между половиной второго и половиной третьего. В половине второго ты уже час была у меня.
Так ты уже говорил с полицией?
— Разумеется.
— А та женщина, гувернантка, — тоже?
— Да.
— Значит, тебе пришлось сказать им обо мне. Теперь это раздуют газеты и, разумеется, все узнает Бетси. Господи, какую кашу я заварила! Ах, Билл, если бы ты знал, как мне жаль!
Я видел на ее лице только заботу обо мне и отвращение к себе самой. Господи, что за благородство! И вдруг мне опротивела вся та игра, в которую я собирался ее втянуть, та ложь, которая казалась мне такой ловкой, безопасной и даже остроумной.
— Ты должна знать, — начал я, — что я им о тебе не сказал. И Элен тоже.
И я рассказал ей, что сделал. И, рассказывая это, уже не видел себя — шикарного организатора, триумфально занявшего пост вице-президента, но жалкого чиновничка, летящего куда ветер дует, поступившегося всеми принципами в трусливом желании спасти свою шкуру и угодить хозяину. Было бы много легче, не наблюдай она все это время за мной. Но огромные синие глаза, неотрывно глядевшие на меня, хоть и не видел я в них ни малейшего укора, их сосредоточенный, чуть удивленный взгляд словно оценивал меня, словно говорил: — И это человек, которого я когда-то любила!
И хотя знал, что я только приписываю ей эту роль, не мог избавиться от впечатления, что за ней право морально осуждать меня, и ненавидел ее за это. Кем она себя воображает, чтобы судить меня?
Когда я умолк, она все так же продолжала не отрываясь глядеть на меня. Закурив новую сигарету, едва не равнодушно спросила:
— Значит, вот как обстоят дела?
— Да.
— Ты обязан думать о Дафне. Если полиция меня выследит и у меня не будет алиби, придется рассказать правду и тем самым уничтожить тебя в глазах Кэллингема… но если я не скажу правду, они подумают, что это сделала я.