У нее был в пятом классе любимый мальчик. Сын учительницы, рыжий и веснушчатый, как и она сама. Когда Риточка переезжала с отцом, он очень плакал, и Риточка никак не могла взять в толк, почему. Ведь в ее новой жизни она найдет нового мальчика, а он – девочку, ведь вокруг все и везде есть, люди как воздух, куда ни приедешь, ни придешь, ни посмотришь – везде они, они, они – так отчего же плакать?
В новой школе не было рыжего мальчика, но был мальчик чернявый и худощавый, веселый, как и она сама, заводной, как и она сама, нежный, как и она сама.
Она помнит, как он бросился с откоса Невы от ревности, что Риточка пошла в кино с его другом, еврейским умником, сильно ушибся, стонал и даже под конец, когда его уносила прочь карета скорой и неотложной помощи, расплакался, растирая по лицу слезы, перемешанные с кровью и грязью улицы. В институте еще один мальчик вскрыл из-за нее вены, проклял и всегда, когда видел ее потом, кричал ей вслед страшные оскорбления. Она так и не поняла, почему. У него были красивые сильные руки. Она помнит, как эти руки ласкали ее. Она помнит форму ногтей, линии на ладони, запах его кожи. Почему же он так кричал?
После того, как ее отмычка начинала действовать, люди уже не хотели обходиться без нее. Они становились счастливыми от ее действия в их замках. Они говорили ей о страсти, о желаниях, прокравшихся в их распахнутое нутро, которое, словно от хвори, начинало гореть и гноиться после этого. Потом, превращаясь в жертвы этой болезни, они проклинали ее, грозились расправой, грезили об ужасах, пытались своими ослабшими заклинаниями наслать на нее беды. Но разве она делала что-то не так?
Она не очень хорошо помнила эти финалы. Кто-то однажды сказал ей, что она хищница, а все эти трепетные лани, включая больших и волосатых мужчин – ее жертвы. Эти речи показались ей нелепицей. Зачем они плачут от боли вместо того, чтобы унять эту боль? Она их не понимала. Она вообще легко забывала людей, если они, такие разные, не сплетались в венки, не образовывали общего впечатления.
Она любила дневной свет, огни большого города, искры бенгальских огней.
Она любила солнце, а совсем не тех, кто боролся за него или болел от его ожогов.
Зайдешь к этому зануде завтра, а, цветочек? – ласково спросил ее милый Андрюша, как бы начальник, но скорее приятель, обладатель незаурядной коллекции клетчатых рубашек, нередко ласкающий ее волосы и целующий ее глаза в своей крохотной гипсокартоновой коробочке, именуемой кабинетом. – У нас ведь сроки, то есть времени вообще нет на всю эту суетню.