Она отобрала милашек для работы на презентации, всех чуть полненьких, так лучше для живописи, решила она, обсудила во всех деталях с флористами цветы, букеты, вазы, выпила бутылочку отборной минералки с директором камерного оркестра за обсуждением репертуара. Она выбрала в светомастерской самые лучшие лампы и подсветки, которые позволят во время торжества несколько раз поменять день на ночь, утро на вечер, задушевную беседу на светский раут, светский раут на лирическое пати.
Она несколько раз набирала Нору.
Та не отвечала.
Дуется, наверное, – подумала Риточка и тут же принялась думать о дресс-коде.
Я не люблю мучительных разговоров, – насупилась Риточка, разглядывая как будто еще больше почерневшую Нору.
Они обедали в их любимом ресторанчике рядом с концертным залом, Нора всегда там маленькими глоточками проглатывала клубничный сок с лимоном и со льдом, а Риточка наслаждалась креветочным салатом и белым вином.
Я же не виновата в том, что я не испытываю неприязни по заказу? – как будто пошутила Риточка.
Как ты, девочка, такие у тебя вообще дела? – внезапно спросила Нора. – Чем ты занимаешься?
Риточка обалдела и даже хихикнула.
Нора, ты что? Ты же лучше других знаешь, чем я занимаюсь: выставкой, твоим настроением, нелепыми жизненными заботами. Ты что, нездорова?
Нора как будто погрузилась в задумчивость и впервые за эти, такие прозрачные и непривычно легкие для нее месяцы сыграла с Риточкой, почувствовав в пальцах зуд по щелбану. А ну как засадить этой самозванке, этой дурнушке, прокравшейся в ее жизнь с черного хода!
Прости, – рассеяно сказал Нора, – я в последнее время все время не о том думаю.
А о чем? – попалась Риточка.
Я недавно познакомилась с одним любопытным человеком. Он нам поможет и с Кремером, и во многом другом.
Кому нам?
Нам всем.
Риточке сделалось неприятно.
Риточке сделалось неприятно и понятно, что Нора поступит с ней, как захочет. Прогонит вообще отовсюду и будет грустно, и на работе будут ругать за проваленный контракт.
Нора увидела эти мысли.
Ей показалось, что она проснулась.
За соседними столиками курили, ели, целовались, разговаривали по делам, играла музыка, официант с кривой челкой двумя пальцами ставил высокие бокалы с разноцветным содержимым прямо под нос истекающим слюной любительницам каденций и музыканта Плеткина.
Отчетливое прояснение посылал ей каждый предмет в этом кафе и за его пределами: потоки весеннего света, запахи кофе, копошение и роение молекул в уснувших за цветочными горшками мухах, движение небесных тел.
Как с ней поступить?
Ей стало опять тяжело, как было тяжело всю жизнь, до Риточки.