Мальчик не пропустил мимо ушей ни одного ее слова, хотя раньше это ему всегда удавалось. Он чувствовал себя настоящим мужчиной, как попросил отец. Теперь он понимал, что поток ее злобы может остановить только грубая сила, как раньше ее жестокий напор заставлял его играть все лучше и лучше. Она стояла к нему спиной, без умолку проклиная свое прошлое. Он взял со стола сковородку и со всего размаху ударил по широкой мягкой спине. Сковородка была легкая и погнулась от сильного удара.
Спине ничего не сделалось. Наступила тишина. Мать мелкими шажками, по стеночке, выбежала из кухни. Он сел, обхватив голову руками. Будто издалека доносился до него истерический материнский монолог.
«По телефону жалуется кому-то», – догадался он.
Он страшно устал и хотел только покоя. Тишины. И даже обрадовался, когда приехала за ним «Скорая» и под назойливые причитания увезла его в дурдом, к психам. Дурдомом мать всегда грозила отцу, когда ей надоедало смотреть, как он молча исписывает свои листочки.
Все сошлось на нем: обида родителей, копившаяся годами, ударила по их единственной надежде.
Его кололи несколько раз в день, и весь мир отдалился, затих. Внутри было глухо. На несколько часов днем приходило подобие пробуждения, и тогда он должен был играть свои музыкальные упражнения – мать не собиралась отступать от своих планов. А он теперь стал писать стихи. Ему много чего приходило в голову: пространство переливалось во время, он мог свободно перемещаться в бесконечности, которая стала понятной и не пугала.
В Италию он не вернулся – это было ни к чему. Он решил вообще бросить музыку: пусть его теперь любят за то, что он есть, а не за то, какие звуки научился извлекать. Но никто не собирался любить его просто так, всем надо было доказывать, что он достоин любви, надо было как-то притягивать к себе, заинтересовывать.
Ему не хватало больничных снов. Он научился добывать их и опять уходил далеко, в бесконечность и складывал прекрасные стихи, потому что смысл жизни в снах прояснялся и определялся с абсолютной точностью. Но никто не понимал этого, когда слушал то, что удавалось ему записать, вернувшись из своих полетов. Он уходил гулять в парк и там додумывал то, что еще не успел записать.
В парке его и нашла собака Степа. Она сама подошла и захотела дружить. Она слушала его стихи всерьез, как не умели слушать люди, которые всегда хитро улыбались, думая, что это все не по-настоящему, а просто бред психа. Они виделись каждый день. Он успевал многое сказать ей о найденной им модели вселенной, о Боге и Его любви ко всем людям и зверям. А потом Степа убегала, потому что хозяйка кричала из-за деревьев ее имя, и ей надо было продолжать жить повседневной жизнью. Да и в его жизнь повседневность лезла развязно и нагло.