Чем больше медведь рос, тем сильнее раздражался, как и положено подростку. Он знал, что у него есть какое-то предназначение в жизни, и не мог понять, какое. Ему нужно было большое пространство, чтобы походить и подумать одному, чтобы судьба направила по верной дороге, чтобы самому понять, что он может и чего нет. Он уже не имел права считать человеческую семью своей, потому что они изгнали его из своего дома. Жил он теперь в сарае и свободно двигаться не мог, так как шею его охватывала цепь, другой конец которой был намертво прикреплен к толстенному столбу. Мишка даже раскачать его не сумел, сколько ни пытался. Столб был надежный, вековой, а сарайчик худой, щелястый. Все знакомые домашние запахи и звуки свободно проникали в него и тревожили тоскующую душу медведя. Он хотел поведать, как ему плохо в заключении, пожаловаться на непонятно откуда и за что взявшееся зло и ревел по-матерински жутко и отчаянно. Люди стали совсем опасаться найденыша. У них кончалось терпение растить мясо и шкуру. Нежность к живому у них проходила быстро, как только оно подрастало. К тому же не было уверенности в прочности столба.
От медведя стали шарахаться, как от дикого.
Дворовый пес, прежде пугливо почтительный с баловнем судьбы, живущим под одной крышей с хозяевами, теперь щетинился и наскакивал на сарай, показывая зубы, предполагая участием в общей травле купить большее расположение своих кормильцев. В неистовых собачьих ругательствах, адресованных опальному самозванцу, было столько лакейской клокочущей ненависти, что в конце каждой фразы верный сторож человеческого благополучия захлебывался и давился ею. Бывшие благодетели уверились, что поведение верного служаки-пса вызвано все возрастающим одичанием их неблагодарного питомца и исходящей от него опасностью.
Медведя обижали незаслуженно грубые выражения некогда подобострастной твари. Он отшивал ничтожную сявку величественным раскатистым рычанием, от которого у слышащих его людей мороз пробегал по коже, ибо звук этот заставлял их вспоминать о ненадежности медвежьей темницы и о собственной беспомощности перед разбушевавшимися силами природы.
Еще немного – и медведь из предмета одушевленного превратился бы в неодушевленный, освежеванный и разделанный по всем правилам охотничьего искусства.
Вот тут-то звезда, под которой он родился, позаботилась об ином повороте событий. Щекочущий нервы дуэт домашнего животного и дикого зверя привлек внимание заезжего человека, правильно оценившего безвыходность ситуации, в которую не по своей воле был вовлечен тот, кого в давние времена называли хозяином леса, – за силу, мощь и особого рода справедливость, свойственную полновластным владыкам.