Итон только кивнул, входя в роль, настраиваясь.
Мать рассудила, что надо помочь сыну отыскать правильный путь, внушить, какую искать, какой опасаться.
– Таких, как эта, у тебя знаешь еще сколько будет! Пруд пруди. Ты, главное, ищи себе добрую, чтоб ты у нее был на первом месте, а не денежки твои. Ты их в дом-то свой не води. Они тебя видеть перестанут, а только добро, что здесь понаставлено. А эта, ты погляди, какая злая, доброго слова не сказала. Ушла – со мной даже не попрощалась. Могла б зайти «до свидания» сказать. Не понравилось, что я приехала, раскусила ее. Кто ж у нее родители, что она вот так вот ночевать остается?
– Умерли, – кратко ответил Итон, слушая мать вполуха, расслабляясь от неудобняка прошедшей ситуации.
– Ага. Знаем мы это «умерли». Мать небось в роддоме оставила, в детдоме росла, вот теперь и «умерли». Шатается одна по белу свету неприкаянная, а ты и подобрал.
– Ладно, забудем, – подытожил Итон. Что теперь Тошу выгораживать, какой смысл? Никогда он не сможет сказать матери правду, лишить ее гордости за сына и за саму себя, что выстояла, вырастила, вытерпела. И это значило, что с Тошей они не навсегда, не по-настоящему, понарошке.
А, пусть будет все как есть. Что он, в конце концов, может?
Только к отъезду Антонина успокоилась: всю неделю свистушка не объявлялась, Игорек о ней и не вспоминал, веселый был, значит, не так все серьезно, зря она только всполошилась. А и как не всполошиться, кто ж будет полошиться, как не мать?
На дачу к Тоше Итон так и не выбрался. Такси ей вызвал, как обещал. Проводил маму на поезд, вернулся.
Квартира сияла чистотой. Они с матерью навели такой порядок, какого тут, наверное, никогда не было. Кухню побелили, покрасили, обои в коридоре переклеили, смеситель в ванной заменили. Теперь неделю надо было жить одному, ждать ее возвращения.
Обычно она звонила с гастролей каждый день. Сейчас телефон молчал, как убитый. Обижается? А что обижаться? Он ведь ее не гнал, сама уехала, слова ему не дала сказать. Не устраивать же при маме разбор полетов. У мамы радостей было за всю жизнь – раз, два и обчелся, имела же она право хотя бы душой за сына успокоиться.
Ко дню Тошиного приезда Итон окончательно уверился, что материнское сердце увидело ту правду, которая от него, влюбленного, была до времени сокрыта. Видно, права была мать, увидев сразу злую в его любимой девушке.
Тошина неправота росла с каждым часом, его собственная уменьшалась до микроскопических размеров. Тем более, что потолок побелили и кран починили.
Она позвонила только из аэропорта, сказала, что приземлилась.